Alexander Rabinowitch, The Bolsheviks in Power: The First Year of Bolshevik Rule in Petrograd, Indiana University Press, 2007, 494 pp.

Опубликованная к 90-й годовщине Октябрьской революции, книга Большевики у власти, написанная профессором Индианского университета Александром Рабиновичем, представляет собой важный вклад в историческую науку. На долгий период времени этой книге суждено быть отправной точкой для изучения политических и общественных последствий свержения буржуазного Временного правительства и установления большевистского режима. В отличие от множества других исследователей в области советологии, приспособившихся к преобладающему климату интеллектуальной лжи и цинизма, профессор Рабинович не поступился своей репутацией. Он сделал ценный вклад в изучение первого года большевистской власти в Петрограде, колыбели революции. Сказанное выше не означает, что в его работе отсутствуют некоторые ошибки. Следует отметить отсутствие ясной теоретической концепции о событиях, которая могла бы способствовать более целостному объединению всего комплекса фактических данных, приведенных в работе. Мы не выступаем за подчинение фактического повествования заданной идеологической схеме. Скорее, мы имеем в виду раскрытие и прояснение того исторического контекста, в котором совершались политические действия и принимались решения. В той степени, в какой этот общий контекст недостаточно развит, это может вести к односторонним оценкам событий. Сохранив верность своим научным целям, профессор Рабинович не сумел все же избежать ошибок чрезмерно эмпирического подхода.

Но сначала необходимо признать несомненные заслуги этой работы. В процессе подготовки своей монографии Рабинович в течение двадцати лет провел огромный объем исследований. Предисловие объясняет, что он начал черновые наброски глав этой книги вскоре после публикации двух его предыдущих работ Прелюдия к революции: Большевики Петрограда и июльское восстание (Prelude to Revolution: The Petrograd Bolsheviks and the July 1917 Rising — 1968 г.) и Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде (The Bolsheviks Come to Power: The Revolution of 1917 in Petrograd — 1976 г.). http://scepsis.ru/library/id_1499.html

Недовольный дефицитом необходимых архивных данных, особенно в отношении событий 1918 года, Рабинович никак не ожидал, что он получит доступ в доселе закрытые архивы Советского Союза. Неожиданно для него, в 1989 году в Москве вышло русское издание книги Большевики приходят к власти. Двери начали открываться. В 1991 году он получил разрешение работать в государственных и партийных архивах Москвы, затем Ленинграда. В 1993 году он даже получил доступ к архивам бывшего КГБ.

Список впервые увиденных им материалов длинный: протоколы Петербургского комитета ВКП(б) и других городских партийных собраний; протоколы собраний Совнаркома; стенографические записи важнейших заседаний Петроградского Совета и его руководящих комитетов; протоколы районных советов Петрограда; внутренние докладные записки; переписка; личные дела и папки главных вождей; дела Всероссийской чрезвычайной комиссии при СНК по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) и т.д. К этим архивным материалам нужно прибавить огромный список других печатных материалов: 51 газета (некоторые издания весьма редкие), 31 журнал и периодическое издание, 14 страниц библиографических ссылок на опубликованные документы, дневники и мемуары, исследования и монографии, справочники и множество других книг. Каковы же результаты этой колоссальной работы?

В двух своих предыдущих книгах Рабинович разочаровал многих историков, принадлежащих к мейнстриму западной историографии, тем, что установил, что Октябрьская революция не была военным путчем под руководством Ленина и небольшой группы фанатиков. Наоборот, он "нашел, что в 1917 году большевистская партия в Петрограде превратилась в большую политическую партию и, вовсе не будучи монолитным движением, марширующим по линейке за Лениным, руководство партии слагалось из левого крыла, центра и умеренного правого крыла, каждое из которых влияло на выработку революционной стратегии и тактики" (стр. ix). Он подчеркнул "организационную гибкость, открытость и сочувствие народным требованиям" большевиков, а также их "обширные, осторожно культивируемые связи с рабочими, солдатами Петроградского гарнизона и матросами Балтийского флота" (стр. x). Автор недвусмысленно указал на "магнитную притягательность большевистских лозунгов немедленного мира, хлеба, земли крестьянам и демократии снизу через посредство многопартийных советов" (там же).

Но Рабинович все же чувствовал, что, несмотря на заслуги этого раннего анализа, он оставил без ответа вопрос: каким образом такая демократическая и нецентрализованная партия, с соответствующей этому политикой, в течение сравнительно короткого времени превратилась, в глазах историка, в авторитарную и централистическую организацию? Какие политические процессы привели сравнительно быстро к провалу советской демократии, которую поддерживали большевики?

Четыре части книги пытаются ответить на эти вопросы. Каждая из четырех частей состоит из примерно ста страниц, организованных в три или четыре главы. Имейте в виду, что в центре внимания Петроград, время ограничивается одним годом, а анализ концентрируется — иногда настолько детально, что в глазах пестреет — на партиях, организациях и личностях, которые едва ли когда-то были широко известны или о которых раньше практически не упоминалось.

Богатство деталей заостряет основную проблему интерпретации, о которой мы уже говорили: когда Рабинович описывает изменяющиеся структурные отношения между множеством партийных и советских организаций, то легко запутаться в этом количестве фактов и деталей. Чувствуешь, что, несмотря на богатство фактического материала — а, может быть, именно из-за этого, — трудно распознать конкретные теоретические рамки, которые направляют изложение автора. В общем, Рабинович пытается сохранить честную и стройную объективность, но сама тема, касающаяся первого года большевистской власти в Петрограде, не может быть объяснена на почве излишне эмпирического подхода. Как говорил Э.Х. Карр более полувека тому назад, ученый "выдвигает" факты, выбирая из них исторически наиболее значимые. Этот процесс отбора опирается на некую концептуальную основу. Вопрос, таким образом, состоит в том, какая перспектива направляет усилия историка по сортировке значимого от менее значимого, необходимого от случайного.

Читатель-марксист может многое узнать из представленного в книге материала, даже если он и не соглашается с оценкой автора относительно некоторых важных эпизодов. Мы должны держать в уме тот факт, что в период подготовки книги в исторических работах о Советском Союзе все еще преобладают две тенденции, каждая из которых игнорирует исторически объективный подход: 1) давняя школа сталинских фальсификаций, которая до сих пор преобладает в бывшем Советском Союзе, и не только в нем одном; и 2) "про-демократическая" склонность к полному отрицанию революции, которая рассматривает Советский Союз в качестве провалившегося эксперимента над людьми. Эта вторая тенденция превращает таких людей как Ленин и Троцкий в злодеев, которые остановили "нормальное развитие" России в сторону западной демократии. Рабинович явно отвергает оба этих течения, но он все же вынужден маневрировать между ними в ходе своего исследования. Сам по себе факт освещения такой массы архивного материала — восстановления имен ведущих героев, многие из которых были стерты со страниц официальной советской истории — представляет собой важный вклад. Перейдем, однако, к содержанию его книги.

Первая часть рассказывает о большевистском свержении Временного правительства накануне Второго Всероссийского Съезда Советов, и о дальнейшей борьбе по формированию нового социалистического правительства. Когда Рабинович пишет о "разгроме умеренных", он имеет в виду не только более умеренные группировки левых сил правее большевистской партии. Он также детально описывает оппозицию против политики Ленина и Троцкого внутри самой большевистской партии.

Рабинович настойчиво подчеркивает совместный характер работы Ленина и Троцкого в 1917 и 1918 годах, когда они руководили левым крылом партии. "Установление революционной советской власти в России не являлось для них самоцелью, а выступало как первый шаг немедленной всемирной социалистической революции" (стр. 2). Уделяя меньше внимания центру партии (Берзин, Бубнов, Урицкий, Свердлов), он пространно описывает действия "умеренных" вождей, включая Каменева, Зиновьева, Милютина, Рыкова, Ногина и Луначарского. В свою очередь, к ним присоединились в конце июля 1917 года известные лидеры меньшевиков, включая Ларина, Лозовского и Рязанова. Текст книги дает почувствовать, что симпатии автора на стороне этого умеренного крыла. Несмотря на это, материалы, представленные в исследовании, не дают повода согласиться с тем, что попытки умеренных договориться с меньшевиками могли бы быть успешными без того, чтобы перечеркнуть факт свержения Временного правительства. Историк цитирует "непримиримую резолюцию", принятую меньшевистским ЦК через два дня после свержения Временного правительства, которая "запрещала какие-либо переговоры с большевиками до тех пор, пока их "авантюра" не будет ликвидирована" (стр. 27). Проникнутая убежденностью в возможность изолировать большевиков, меньшевистская резолюция предлагает большевистскому Военно-революционному Комитету (под председательством Троцкого) "немедленно сдаться при условии, что его руководителям будет обещана личная неприкосновенность до того момента, пока Учредительное Собрание не решит вопрос о целесообразности проведения суда над ними" (стр. 28).

Всем в то время было понятно, что выполнение меньшевистских требований ведет непосредственно к контрреволюционной расправе. Рабинович приводит слова А.А. Блюма, члена группы более левых меньшевиков-интернационалистов, который предупредил делегатов Всероссийского комитета спасения родины и революции: "Подумали ли вы о том, что означает поражение большевиков?.. Действия большевиков являются действиями рабочих и солдат. Рабочие и солдаты будут разгромлены вместе с партией пролетариата" (стр. 29).

Поразительно, что в ходе острых дебатов по поводу формирования нового правительства "умеренные большевики" всерьез рассматривали требования меньшевиков, эсеров, представителей Викжеля (железнодорожного профсоюза) и других о том, чтобы исключить из него Ленина и Троцкого. Ленин был вынужден вести отчаянную борьбу против умеренных внутри своей партии. Рабинович отмечает, что в разгар этой борьбы 1 ноября единственным лидером большевиков, которого хвалит Ленин, был Лев Троцкий. Во время этих напряженной борьбы внутри партийного руководства в дни после Октябрьского переворота Ленин стоял "рука об руку с Троцким" против всех соглашателей (стр. 35).

Если бы было создано многопартийное правительство при отсутствии (и, возможно, аресте или расстреле) Ленина и Троцкого, то контрреволюция была бы не за горами. Описание этих схваток поражает непримиримым характером позиции большевистских оппонентов, взвинчивавших свои требования, преодолеть которые можно было лишь еще более резкими ответными шагами. В итоге был сформирован чисто большевистский Совнарком. Отношение этого учреждения к Центральному Исполнительному комитету (Советов) продолжало оставаться неустойчивым, а его авторитет выглядел спорным.

Процесс перехода "от повстанцев к правителям" был сложен. Продовольственные запасы, горючее, транспорт, заработная плата, жилищные вопросы, здравоохранение и многие другие проблемы должны были разрешаться кадрами, которые не обладали достаточным опытом. Все больше членов партии переходило на работу в советы и в военных учреждения, множество других партийцев были отправлены в другие регионы страны для усиления революции.

Рабинович уделяет значительное внимание выборам в Учредительное собрание, его несостоявшемуся конституированию и быстрому падению. Союз между большевиками и Левыми эсерами, база которых была связана преимущественно с крестьянством, раздирался во время этих событий бурными противоречиями: возникали разногласия по вопросу о ЧК, о том, как ответить на массовую и грозящую перерасти в насилие демонстрацию в поддержку Учредительного собрания, наконец, по поводу разгона самого этого Собрания, произошедшего 6 января 1918 года. Как и прежде, в рядах большевиков образовалась сильная оппозиция против политики Ленина, и в этой оппозиции большую роль сыграл Рязанов.

Между тем изложение Рабиновичем борьбы по вопросу об Учредительном Собрании опровергает большинство антибольшевистских описаний этих событий. Во-первых, автор находит, что "результаты выборов в Учредительное собрание стали явным одобрением революционной политики большевиков и советской власти со стороны низших классов в Петрограде и его окрестностях". Он приводит следующую оценку корреспондента антибольшевистской газеты Новая жизнь : "Как бы мы ни относились к этому, но мы должны признать — даже в отношении к Учредительному собранию рабочие Петрограда признают в большевиках своих вождей, выражающих их классовые интересы" (стр. 69). Рабинович выдвигает мысль о связи между результатом этих выборов и крахом попыток Викжеля быстро разрушить революционное социалистическое правительство.

В пространном изложении событий, приведших к официальному открытию Учредительного собрания, Рабинович умело воспроизводит классовые разногласия, которые отразились в борьбе политических течений. Рабочие Петрограда, по-видимому, разделяли убеждение большевиков относительно того, что правые силы под руководством кадетской партии намеревались использовать Учредительное собрание в качестве орудия против революции. Сам по себе разгон Собрания не встретил какого-либо значительного сопротивления. Рабинович пишет:

"Конечно, одна из причин такого финала была связана с популярностью большевиков в Петрограде, выраженная в результатах выборов в Учредительное Собрание, проведенных в середине ноября. Другая причина заключалась в отказе руководства эсеров дать обязательства вооруженной поддержки нового правительства, при том что большевики и левые эсеры были готовы применить силу оружия в деле защиты советской власти. Но самым важным, — и Святицкий был, наверное, прав, когда указал на это — было глубокое безразличие российского народа по отношению к судьбе Учредительного собрания, безразличие, которое позволило Ленину попросту приказать депутатам разойтись по домам" (стр. 127).

Вторая часть книги посвящена рассказу о мирных переговорах с Германией в Брест-Литовске, благодаря которым Россия хотела выйти из Первой мировой войны "без аннексий и контрибуций". Рабинович яркими красками описывает, как Ленин уже в середине декабря пришел к выводу о том, что революционная война против Германии невозможна, и что России придется заключить дорогой, грабительский мир, чтобы предотвратить полную катастрофу. Здесь Рабинович ясно отвергает оценки двух других историков, Волкогонова и Пайпса: "Историки спорят об эволюции мыслей Ленина по вопросу о мире. Некоторые из них пишут... что Октябрь или даже предположительное предательство в Бресте были ступенями единого большевистско-германского сговора по подрыву России и окончанию войны на Востоке... Моя интерпретация известных фактов ведет к выводу, что Ленин пришел к власти, будучи убежден в необходимости немедленного мирного договора для выживания революционной России. Это убеждение, однако, не слишком беспокоило его, поскольку он был абсолютно уверен в скорой и решающей социалистической революции за рубежом". Как только Ленин пришел к выводу, что предвиденная им революция в Европе задерживается, он решил, "что нет другого выхода кроме согласия на любые мирные условия, предлагаемые Германией. Так создались условия для самого глубокого внутрипартийного кризиса за весь период ленинского управления государством" (стр. 141).

Кризис внутри партии был действительно острым. В разные моменты Бухарин, Радек, Володарский и Рязанов стояли во главе "левой оппозиции", которая утверждала, что революционная война против империализма должна быть проведена любой ценой, включая даже судьбу революции в России. Левые эсеры также полагали, что уступка германским хищническим условиям мира станет колоссальным предательством революции. Споры внутри большевистской партии и с другими партиями были напряженными и ожесточенными. Между тем Троцкий сомневался, сможет ли Германия возобновить военное наступление вследствие внутренних беспорядков; он надеялся, что большевики, выдвинув лозунг "ни мира, ни войны", смогут выйти из переговоров, выигрывая как можно больше времени. 11 января большевистский Центральный комитет согласился на эту тактику, а на следующий день левые эсеры тоже поддержали ее. Даже Мартов, несмотря на свою яростную оппозицию по отношению к большевикам, не мог скрыть своего восхищения образцом революционной политики, продемонстрированным Троцким в борьбе с империализмом во время его переговоров в Брест-Литовске. После доклада Троцкого на Третьем Всероссийском Съезде Советов Мартов "восторженно поддержал "замечательные шаги" к всеобщему миру, принятые "теми, кто бросает зерна всемирной международной революции"" (стр. 146). Немцы были поражены заявлением Троцкого от 28 января, в котором сообщалось, что война прекращается и что Россия разоружается в одностороннем порядке. 16 февраля Германия дала понять, что временное перемирие кончается и что наступление с ее стороны возобновится 18 февраля. Вскоре немецкие войска начали продвижение по всему фронту, и Петроград оказался под угрозой захвата.

В последующие дни яростные дискуссии внутри большевистской партии дошли до того, что Ленин угрожал подать в отставку, если условия немцев не будут немедленно приняты. В ходе знаменитого голосования 23 февраля семь голосов были поданы за принятие германских условий (Ленин, Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников и Смилга), четыре голоса — против (Бубнов, Урицкий, Бухарин и Ломов), четверо воздержалось от голосования: Троцкий, Крестинский, Дзержинский и Иоффе (стр. 174). Через несколько недель, когда грабительский Брестский договор был одобрен на Четвертом Всероссийском Съезде Советов в Москве, левые эсеры и левые коммунисты вышли из Совнаркома. Тем временем правительство переехало из Петрограда в Москву, чтобы избежать явной опасности в случае захвата города немецкими войсками; ведь не было никакой гарантии, что Германия снова не попробует задушить революцию.

Перед большевиками стояли ужасные трудности. Третья часть книги названа "Советская власть на грани краха". Рабинович приводит цифры, свидетельствующие о сокращении численности населения, безработице, голоде, эпидемии холеры, выходе из партии многих членов, волнениях на заводах и во флоте, развертывании гражданской войны, убийстве Володарского 20 июня и Урицкого 30 августа в Петрограде и попытке застрелить Ленина 30 августа в Москве.

Например, с января до апреля 1918 года примерно 134 тысячи рабочих Петрограда, составлявших 46% промышленных рабочих города, не имели работы. Поскольку нехватка продовольствия стала постоянным бичом жизни, многие безработные рабочие покидали Петроград в поисках продовольствия в деревне. Это способствовало тому, что население столицы упало с 2,3 миллиона в начале 1917 года до менее чем полутора миллионов в июне 1918 года. Затем, во время эпидемии холеры летом 1918 года, еще больше людей покинуло город, перебираясь в сельские места. В то же время большевистская партия была на грани потери своих связей с пролетариатом; количество членов партии в Петрограде уменьшалось с 30 тысяч в феврале 1918 года до 13.472 в июне и до примерно 6 тысяч в сентябре того года. Активная поддержка среди женщин-работниц почти полностью испарилась: к сентябрю лишь около семисот женщин в Петрограде были членами партии, и только около пятидесяти из них продолжали работать у станка, и это в то время, когда из 113.346 рабочих города 44.629 были женщины.

Рабинович ярко описывает реакцию большевиков и левых эсеров на эти кризисные условия. Но именно в этих главах книги автор отходит от замечательно объективного тона работы. Рабинович резко критичен по отношению проводившейся Лениным политики создания вооруженных продовольственных отрядов, которые посылались из городов в деревню для изымания излишек зерна у крестьян. Ленин предложил, чтобы крестьянам оставляли достаточно зерна на семью, плюс зерно для посева, а остальное должно было реквизироваться, даже с помощью оружия. Были сформированы Комитеты бедноты, призванные помочь продовольственным отрядам из города искать и изымать зерно, которое сохранялось у более зажиточных крестьян, особенно у тех, которые нанимали батраков, то есть у кулаков. Ленин открыто и честно описывал эту политику, например в письме "К рабочим Петрограда" от 22 мая 1918 года. Но Рабинович пишет: "Провоцируя рабочих присоединиться к святому походу на деревню, второе письмо Ленина носит еще более жесткий характер; в нем еще больше паники и безответственности, чем в предыдущем. Главное отличие между двумя этими письмами состоит в том, что во втором ведется воинственная атака на левых эсеров. Письмо обвиняло их в бесхарактерности, в защите кулака, в подрыве абсолютно необходимой политики насильственных продотрядов и вообще в подрыве советской власти в той же мере, в какой это делает внутренняя и международная контрреволюция" (стр. 271).

Письмо Ленина можно найти в соответствующем томе его Собрания сочинений. Предоставим читателю самому проверить, "провоцирует" ли Ленин рабочих, и насколько его письмо сеет "панику и безответственность". Кроме того, ввиду ужасного положения в Петрограде, когда население голодало, был ли Ленин "жестоким" в своем обвинении левых эсеров в "бесхарактерности" за то, что им недоставало смелости проводить непопулярные среди крестьян меры? Ведь Рабинович сам признает, что Ленин открыто сознавался, что "были сделаны ужасные ошибки... из-за неопытности наших работников и сложности проблем; удары, нацеленные на кулаков, упали на середняка". Странно, что Рабинович комментирует это признание Ленина вопросом: "А кто же был виновен в этих "ужасных ошибках" больше, чем Ленин?" (стр. 286).

Еще большее нарушение пропорций в оценке событий связано с тем, как профессор Рабинович описывает так называемое "дело Щастного". Описывая кризис на Балтийском флоте весной и ранним летом 1918 года, Рабинович рассказывает о судьбе популярного морского офицера, Алексей Щастного, который занимался подготовкой затопления российского флота в случае попыток его захвата германскими войсками. В мае между Щастным и Троцким произошли столкновения по поводу переброски флотилии минных заградителей на Ладогу, в вопросе о подготовке флота к разрушению, о подрыве форта Ино неподалеку от Петрограда и по поводу подготовки приказов об этих мерах. 22 мая Щастный подал в отставку. Рабинович недвусмысленно пишет: "Троцкий отказал [в отставке], перевел его в Москву, подготовил его арест и лично организовал расследование, инсценировал процесс и вынесение смертного приговора по ложному обвинению в том, что Щастный пытался свергнуть Петроградскую Коммуну, а в дальнейшем пытался бороться против советской республики" (стр. 243). В приложенной заметке автор пишет: "Троцкий, например, был единственным свидетелем, которому позволили выступить на процессе, возможно, первом из советских "показательных процессов". В 1995 году Щастного посмертно оправдали по всем обвинениям и официально реабилитировали" (стр. 435).

Рабинович и раньше писал на эту тему в двух статьях, опубликованных в 1999 году на английском языке и в 2001 году — на русском. К его чести, он прочел 362-страничное досье на Щастного, хранящееся в Архиве ФСБ в Петербурге, которое было рассекречено до того, как он написал свою статью 1999 года. Поскольку у нас нет доступа к этому досье, мы не в состоянии дать конкретный ответ на все обвинения Рабиновича, но мы должны отметить несколько моментов. Во-первых, Рабинович не сообщает своим читателям, что обвинения Троцкого по адресу Щастного были опубликованы на английском языке в первом томе книги Троцкого Как вооружалась революция (How the Revolution Armed. New Park, 1979, pp. 173-82). Он также не говорит в своей книге, хотя и упоминает в статье, что обвинения эти были опубликованы также в СССР в Сочинениях Троцкого в 1926 году (том 17, часть 1). Иначе говоря, вовсе не пытаясь скрыть свое выступление на "показательном процессе", Троцкий, наоборот, печатал его перед лицом самой широкой аудитории. Главное беспокойство Троцкого в деле Щастного заключалось в том, что тот распространял на Балтийском флоте слухи о том, будто большевики готовят гнусный сговор с немцами, который предполагает возможное уничтожение российского флота. Щастный даже привез с собой письма (которые потом оказались поддельными), где заявлялось, что германский флот требовал "полного разоружения Кронштадта и судов в военно-морском порту" (стр. 562). Имея в виду крайне тревожную и запутанную атмосферу на Балтийском флоте (которую Рабинович хорошо описывает) на фоне ходячих обвинений по адресу большевиков в предательстве революции в Брест-Литовске и в ходе последующих событий, ввиду предстоящего восстания экипажей минных заградителей в Петрограде и на Обуховском заводе, а также ввиду несомненных махинаций английских шпионов и морских офицеров, например Кроми, О'Рэйли и Локарта в Петрограде (которые тоже описаны Рабиновичем), автору полагалось бы быть более осторожным в обвинении Троцкого. Учитывая положение в первой половине 1918 года, нельзя ли предположить, что расследование, судебный процесс и смертная казнь были оправданы существовавшими тогда обстоятельствами? Цитируя самого автора:

"22 июня минные заградители и озлобленные рабочие Обуховского завода, одного из крупнейших в Петрограде, начали вооруженное восстание под лозунгом немедленного формирования однородного социалистического советского правительства и повторного созыва Учредительного собрания. Хотя это выступление было вскоре подавлено, оно свидетельствовало о глубоком кризисе советской власти в Петрограде в тот период" (Alexander Rabinowitch, "The Shchastny File: Trotsky and the Case of the Hero of the Baltic Fleet", Russian Review, vol. 58, no. 4 (Oct. 1999), pp. 633).

Больше того, обвинять Троцкого в том, что он принял участие в "возможно, первом из советских "показательных процессов"", попросту недостойно историка с репутацией Рабиновича. Положение большевистского режима в разгар смертельной гражданской войны, когда жизнь каждого висела на волоске, как небо от земли отличается от положения Сталина в 1936 году. Рабинович, возможно, полагает, что Троцкий действовал неоправданно жестоко, но он не предлагает фактов, говорящих за то, что Троцкий действовал по каким-то иным причинам, нежели те, которые были изложены им революционному трибуналу. Кроме того, Рабинович прекрасно знает, что почти все персонажи его книги, за исключением тех, кто умер своей смертью или погиб до 1936 года, — все они были уничтожены в ходе настоящих "показательных процессов" в годы сталинского террора в 1937-38 годов. Даже поверхностный взгляд на Большевиков у власти дает нам такой список уничтоженных в ходе сталинских показательных процессов: Рязанов, Зиновьев, Каменев, Радек, Зорин, Бухарин, Милютин, Смилга, Крестинский, Осинский, Лозовский, Дингельштедт, Невский, Бокий, Коссиор, Спиридонова и др. Предположение о том, что в своей защите революции посредством суда над Щастным Троцкий положил начало этой настоящей кровавой бане, демонстрирует поразительную теоретическую слепоту. Ввиду огромного масштаба фальсификаций, по-прежнему окружающих фигуру Троцкого, можно быть уверенным, что дело Щастного будет использовано, особенно в России, для оправдания продолжающейся демонизации человека, который, за исключением самого Ленина, был наиболее важным героем революции. Мы надеемся, что Рабинович пересмотрит свою точку зрения и даст в будущем издании книги более уравновешенную оценку дела Щастного.

Кажется ироничным, что Рабинович заканчивает третью часть книги короткой главой о "Самоубийстве левых эсеров". В ней он описывает убийство 6 июля германского посла графа Мирбаха, которое было организовано по приказу Центрального комитета левых эсеров в надежде спровоцировать германское наступление. Большевики оценили это убийство как "восстание левых эсеров", но Рабинович оспаривает эту оценку, потому что левые эсеры явно не готовились к выступлению, особенно в Петрограде. В этой главе Рабинович гораздо более склонен относиться снисходительно к Спиридоновой и другим левым эсерам, чем к Ленину и Троцкому. Непонятно, почему.

Заключительная часть Большевиков у власти описывает развязывание "красного террора" после убийства Урицкого 30 августа 1918 года и покушения на Ленина, совершенного позже в тот же день. На 43 страницах Рабинович излагает сведения о неудачах первых шагов Гражданской войны, считая именно это главной причиной террора, а отнюдь не давление со стороны Ленина, убийство Володарского и Урицкого и покушение на Ленина, едва не закончившееся его гибелью. Он трезво взвешивает размах террора и приписывает его жестокость "нетерпению части петроградских рабочих, стремившихся разделаться с их предположительными врагами, — нетерпению, которое накапливалось в течение тех месяцев, когда Урицкий возглавлял петроградское ЧК" (стр. 355).

Остальные страницы книги несколько неожиданно описывают подготовку и празднование первой годовщины Октябрьской революции. После того, как он поставил вопрос о том, что же именно праздновали петроградские рабочие осенью 1918 года, Рабинович описывает громадные изменения в мировом положении, особенно в Европе. Германская армия отступала на всех фронтах. В октябре и ноябре "попытки Германии продолжать войну рухнули, Австро-Венгерская империя распалась, демократические революции разрушили старый порядок в центре Европы... Петроградские вожди большевиков... набирали силы из того факта, что советская власть в России продержалась целый год (значительно дольше, чем легендарная Парижская Коммуна), и из их твердой уверенности, что они стоят перед рассветом мировой социалистической коммуны" (стр. 356-57). Были запланированы монументальные празднования, включавшие театральные постановки, концерты, кинофильмы, парады, фейерверки, митинги, чтения поэтов и обеды — масса праздничных застолий. Третий день праздников был отведен детям Петрограда, так много пострадавшим наравне с взрослыми от нищеты.

Был, конечно, и конкретный повод гордиться: "Петроградские власти видели в праздновании первой годовщины Октябрьской революции возможность заявить о надежде Красного Питера перехватить у конкурирующей Москвы руководство мировой социалистической революцией" (стр. 371). Согласно многим очевидцам праздничные дни 7-9 ноября были величественными, впечатляющими и по-настоящему торжественными. А потом, в ночь на 10 ноября, из Берлина пришла новость об отставке Кайзера Вильгельма и об образовании в Берлине советского правительства по примеру России. Ильин-Женевский, присутствовавший на постановке в театре, вспоминает: "Это объявление было встречено каким-то восторженным ревом, и исступленные аплодисменты несколько минут сотрясали театр... Вот оно, пришло, выступление пролетариата Западной Европы... Казалось, что с этого момента все будет идти по другому... Наши мысли были далеко, там, в Берлине, где красные флаги развевались на улицах, где заседал совет рабочих депутатов, где был завязан еще один узелок в цепи мировой пролетарской революции" (стр. 400).

И словно вдогонку Рабинович делает вывод о том, что чувство отвращения к экстремизму большевиков питало "умеренный результат германской революции 1918 года". С трудом выговорив этот эвфемизм по поводу того, что вскоре превратилось в подавление социалистической революции в крови, он затем трезво замечает: "Вскоре после радостных праздников первой годовщины Октября, и в отсутствие объединения со своими братьями-революционерами Германии, петроградские большевики остались предоставленными сами себе. Их изолированная, тяжелая борьба за выживание возобновилась почти без какого-либо перерыва" (стр. 401).

В своем исследовании Рабинович дает нам много новых материалов для размышления. Он красочно описывает роль таких персонажей, как Рязанов, Урицкий, Володарский, Луначарский, Самойлова и многих других. Постоянно подчеркивается ориентация большевиков на мировую социалистическую революцию, и хорошо показаны их поразительные трудности в ожидании того, как эта революция распространится на всю Европу. Хотя он с наибольшей теплотой описывает умеренных социалистов, читатель все же чувствует, что сам Рабинович сознает, что социалистическая революция была бы задушена в случае победы умеренных. Среди петроградских большевиков жила память о подавлении Парижской Коммуны; жестокий белый террор в недалекой Финляндии был сумрачно описан в книге Виктора Сержа Первый год революции, и Рабинович цитирует эту книгу. Какова была бы участь большевиков, если бы они тоже следовали более умеренной политике?

Во всей своей книге Рабинович показывает, что Ленин и Троцкий проявляли гораздо больше политической прозорливости, чем их противники внутри и вне партии. Но, как бы невольно противореча самому себе, он пытается показать их пороки, настоящие или надуманные. Жестокость, которую он видит в Троцком, особенно в отношении Щастного, упускает из виду атмосферу ожесточения, которая охватила в результате Первой мировой войны общественные отношения не только в России, но и в Западной Европе. Можно, конечно, сочувствовать упорным попыткам Рязанова упразднить смертную казнь как наследие капиталистического варварства, восхищаться Урицким и Володарским в их попытках ограничить репрессии в Петрограде, но события, описанные Рабиновичем, демонстрируют, что противники большевиков не следовали законам джентльменского фехтования. За свою гуманность Урицкий и Володарский были вознаграждены пулями.

Несмотря на отмеченные нами недостатки, мы искренне надеемся, что книга Большевики у власти дойдет до массовой аудитории и внесет вклад в серьезные размышления о судьбе Октябрьской революции.