Русский

Поэт Евгений Евтушенко (1932-2017) и судьба поколения советских «шестидесятников»

Едва ли не самый знаменитый советский поэт 1960-1980-х годов Евгений Евтушенко скончался 1 апреля 2017 года в американском городе Талса, штат Оклахома, на 85 году жизни от ракового заболевания.

Родившийся в 1932 году на станции Зима в Иркутской области, в Сибири, Евгений Евтушенко выдвинулся в число ведущих поэтов Советского Союза в период хрущевской «оттепели», связанной с официальным осуждением «культа личности» Сталина и массовым подъемом надежд советского народа на обновление страны на социалистической основе.

Евгений Евтушенко в 2009 г.

В одном из его наиболее известных стихотворений «Наследники Сталина», написанном в 1962 году в связи с выносом тела Сталина из Мавзолея на Красной площади, были такие строки:

Пусть мне говорят: «Успокойся...» —
спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина
живы еще на земле,
мне будет казаться,
что Сталин — еще в мавзолее.

Отец Евтушенко был геологом и прибалтийским немцем по рождению. Родители развелись, когда ему было семь лет. Первоначальную фамилию мальчика — Гангнус — мать заменила на свою девичью при переезде в Москву в конце войны.

В школе и в студенческие годы у Евтушенко были проблемы с успеваемостью и поведением, однако он быстро выдвинулся в качестве талантливого сочинителя стихов. Первые его стихотворные опыты появились в газете Советский спорт, когда ему было 17 лет, а уже в 1952 году выходит его первый поэтический сборник Разведчики грядущего.

Настоящую международную известность ему принесло стихотворение «Бабий Яр», написанное в 1961 году в память о массовых казнях евреев нацистскими оккупантами в местечке под Киевом осенью 1941 года. В стихотворении, переведенном на 72 языка мира, поэт провозглашал:

Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребёнок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в
крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!

«Бабий Яр» по праву считается самым известным произведением поэта. Глубоко затрагивая чувства каждого человека, стихотворение имело огромный успех сразу с момента своего появления в Литературной газете в сентябре 1961 года.

Значение этого стихотворения подчеркивалось тем фактом, что в Советском Союзе как при Сталине, так и его преемниках негласно процветал государственный антисемитизм, проникавший также — под этим разлагающим влиянием — и на бытовой уровень. Хотя военные корреспонденты Красной Армии, такие как Василий Гроссман, оказались в числе первых, кто — в том числе при освобождении нацистских лагерей смерти — стал свидетелем преступлений Холокоста и написал об этом, правда об ужасах нацизма еще долгое время держалась сталинистской бюрократией под спудом. Бюрократия отрицала геноцид, совершенный гитлеровцами против еврейского народа, утверждая вместо этого, что убитые были «советскими гражданами».

Композитор Дмитрий Шостакович включил строки из этого стихотворения в свою 13-ю симфонию (1962). Позднее он рассказывал: «… Я был вне себя от радости, когда прочитал стихотворение Евтушенко “Бабий Яр”, оно меня потрясло. Оно потрясло тысячи людей. Многие слышали о Бабьем Яре, но понадобились стихи Евтушенко, чтобы люди о нём узнали по-настоящему. Были попытки стереть память о Бабьем Яре, сначала со стороны немцев, а затем — украинского руководства. Но после стихов Евтушенко стало ясно, что он никогда не будет забыт. Такова сила искусства».

Андрей Вознесенский вступает в московском Политехническом музее

В начале 1960-х годов повальное увлечение советской молодежи поэзией породило такой феномен, как массовые чтения стихов в больших залах. Наиболее прославленным стали поэтические вечера в московском Политехническом музее, которые собирали тысячи поклонников. Кроме Евгения Евтушенко на них выступали также трое наиболее известных молодых поэтов — Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский и Белла Ахмадулина, ставшая первой женой Евтушенко.

Документальные кадры выступлений в Политехническом вошли в кинофильм режиссера Марлена Хуциева Застава Ильича (в прокате — Мне двадцать лет, 1965), признанного в качестве одного из символов периода «оттепели» и попыток лучших слоев советской интеллигенции того времени протянуть связующую нить из эпохи революции в современность.

Молодые поэты подражали ведущим фигурам 1920-х годов, таким как Сергей Есенин и, в особенности, Владимир Маяковский. Влияние последнего отразилось, в частности, на творчестве Роберта Рождественского и самого Евтушенко.

Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина и Евтушенко в 1960-е гг.

Главной особенностью поэтической манеры Евтушенко было сочетание глубокого лиризма и самопроникновения, — часто балансировавшего на грани самолюбования и эгоцентризма, — с гражданским пафосом и стремлением откликаться на самые злободневные вопросы политической жизни.

Взгляд на поэзию, согласно которому творческое самовыражение личности не может ограничиваться «башней из слоновой кости» «чистого искусства», и что оно неотделимо от стремления иметь определенную гражданскую позицию, он сформулировал в поэме Братская ГЭС (1965), задуманной как гимн успехам строительства советского общества, превосходящим все, до сих пор известное в мировой истории:

Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.

Вместе с тем главная проблема творческой судьбы Евтушенко, как и всего поколения советских «шестидесятников», состояла в его неспособности по-настоящему порвать со сталинистской бюрократией и найти прямую дорогу к подлинной истории и духовному пафосу Октябрьской революции 1917 года.

Эта неспособность, в конечном счете, являлась объективным социально-культурным феноменом, а не была просто результатом слабости отдельных лиц. Сталинизм уничтожил лучшие элементы рабочего класса и интеллигенции, — всех, кто мог рассматриваться в качестве угрозы бюрократии. В результате физического и интеллектуального разгрома советский народ оказался, по существу, отрезан от живой связи с подлинным марксизмом, включая сюда и знакомство с критикой контрреволюционного режима слева.

Люди искусства и культуры, без сомнения, испытывали искреннее чувство возмущения и ненависти в отношении Сталина. Однако ужасный опыт и наследие советского сталинизма не сводились к личным особенностям Сталина, а коренились в националистической и реакционной теории «социализма в отдельной стране», выступавшей антиподом интернациональных и революционных перспектив Октября.

Никита Хрущев в 1963 г.

Поколение «шестидесятников» пережило романтическое увлечение революцией и Гражданской войной, одним из свидетельств чего стали написанные в 1957 году строки Булата Окуджавы, сына известного старого большевика, грузина Шалвы Окуджава, обвиненного в «троцкизме» и расстрелянного Сталиным в ходе Большого террора конца 1930-х годов:

Какое б новое сраженье не покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той, на той единственной Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной.

Но для того чтобы восстановить подлинный дух первых лет Советской власти, проложить мост между двумя эпохами, искусственно отделенными пропастью чудовищной трагедии, — политического геноцида против нескольких поколений большевистской партии и всей культуры русского социализма, — одного осуждения злодеяний Сталина было недостаточно. Необходимо было всерьез обратиться к наследию Льва Троцкого и Левой оппозиции, воплощавших лучшие традиции Октября и представлявших собой социалистическую альтернативу советскому сталинизму. Однако условия не слишком способствовали тому, чтобы люди культуры и искусства смогли совершить этот поворот.

Сознательное обращение к истории Левой оппозиции, продолжавшей традиции большевизма, было необходимо также для нового — и настоящего — «открытия» Ленина, который был превращен официальным советским «марксизмом-ленинизмом» в забальзамированную мумию, мертвую статую с ликом «государственного человека».

Не решив для себя эту главную и самую важную проблему, поколение советских «шестидесятников» было обречено на вырождение и моральную деградацию, а вместе с тем и на прогрессирующее творческое бессилие.

Двойственность, растущие лицемерие и цинизм нашли свое отражение в творчестве и личных особенностях Евгения Евтушенко.

В середине 1960-х он выступал с осуждением гонений на поэта Иосифа Бродского и писателя Юлия Даниэля, а в 1968 году на беспощадное подавление Пражской весны брежневским руководством откликнулся словами: «Танки идут по Праге, танки идут по правде». Он также написал целый ряд стихотворений о войне во Вьетнаме. Но в 1970-е годы он все более и более превращается в ритуальную фигуру «представителя советской культуры» за рубежом.

Евтушенко посетил более сотни стран, встречаясь не только с Фиделем Кастро и Че Геварой, но и с такими одиозными фигурами мирового империализма, как, например, президент США Ричард Никсон.

Президент Ричард Никсон и Евтушенко

Необходимость регулярно «откликаться» на актуальные политические вопросы в духе интересов кремлевской верхушки порождала наспех сколоченные, часто халтурные вирши. Журналист и писатель Денис Драгунский отмечает: «Евтушенко пестр, многоцветен, порой безвкусен. Как и его одежда — эти цветастые пиджаки, перстни, рубахи безумных покроев».

Говоря об умении Евтушенко выстраивать отношения с властями и «продвигать себя», Драгунский приводит рассказ одного журналиста газеты Комсомольская правда, который в середине 1970-х «наблюдал Евтушенко дважды в течение одного дня. Утром поэт заходил в «Комсомолку» [в те годы — один из очагов «свободомыслия» в разрешенных рамках] и был одет очень модно, ярко и импортно. А часа в три пополудни он встретил Евтушенко в ЦК ВЛКСМ и едва узнал — тот был в скромном советском костюме, галстук селедочкой… Очевидно, специально заехал домой переодеться».

Процесс перерождения советской интеллигенции не совершился в одно мгновение, а растянулся, как минимум, на два с лишним десятилетия, неуклонно прогрессируя в годы так называемого брежневского «застоя». Все же, получив мощный толчок периода «оттепели», советская культура еще продолжала некоторое время давать значимые плоды. Расцвет советского кино пришелся, например, на конец 1960-х — начало 1980-х годов.

Как бы то ни было сохранение власти контрреволюционной сталинской бюрократии, с которой можно было покончить прогрессивным образом только на путях политической революции рабочего класса, завело Советский Союз в смертельный тупик.

Горбачевская «перестройка» вскрыла подспудно совершавшийся процесс гниения и реальную опасность капиталистической реставрации, когда ведущие слои советской интеллигенции «вдруг» обнаружили, что ради «ценностей» буржуазного общества они готовы проклясть и революцию, и социализм, и свое собственное недавнее прошлое.

Признанные лидеры — в разных сферах науки и культуры — советских «шестидесятников» стали главной интеллектуальной опорой реставрации капитализма, проведенной сталинистской бюрократией на рубеже 1980-1990-х годов и разрушившей Советский Союз.

Идя все дальше по пути антикоммунизма, значительная часть этого слоя поддержала авторитарный режим Ельцина, восторженно одобрив расстрел парламента из танков осенью 1993 года, как это сделал упоминавшийся выше Булат Окуджава. Спустя несколько лет они — в полном согласии с позицией наиболее влиятельной группы новоявленных «олигархов» — поддержали Владимира Путина в качестве преемника Бориса Ельцина на посту президента России.

В постсоветское время Евтушенко пытался обрести новую почву под ногами, но без большого успеха. Его умеренно-критическая позиция по отношению к ельцинской России позволила ему сохранить определенную популярность, но все это напоминало уже жизнь после смерти.

В 1991-м он перебрался вместе с семьей в США, получив работу в университете в штате Оклахома. С этого момента он бывал в России преимущественно наездами, периодически выступая с концертами, давая интервью и занимаясь изданием пятитомной антологии русской поэзии за «десять веков» истории страны.

Три года назад, в 2014 году, Евтушенко поддержал прозападный переворот в Киеве, осуществленный руками крайне правых и фашистских сил. За несколько дней до свержения президента Виктора Януковича он написал стихотворение «Государство, будь человеком!», в котором заявил, что «невидимками на Майдане / вместе — Пушкин, Брюллов, мы стоим» [Карл Брюллов — русский художник, который деньгами и другими усилиями помог освободиться из крепостничества Тарасу Шевченко, знаменитому украинскому поэту].

Эта финальная трансформация Евтушенко из «попутчика» и «друга» советской бюрократии в лояльного сторонника империализма обеспечила ему симпатии прозападной либеральной оппозиции, которая вполне «реабилитировала» его в своих глазах.

Поэт и писатель Дмитрий Быков говорит сегодня о «драме и триумфе Евтушенко», отмечая, что «он был именно человек, наделенный сверхчеловеческими способностями». Одновременно подведена черта и под многолетним «конфликтом» Бродского и Евтушенко. Поэт Иосиф Бродский, ставший Нобелевским лауреатом по литературе в 1987 году, в зените горбачевской «перестройки», уже к концу 1960-х годов политически сдвинулся далеко вправо — к крайнему антикоммунизму. Его личная неприязнь к официально признанным советским писателям и поэтам наиболее специфически выражалась в негативном отношении именно к Евтушенко. Доходило до того, что Бродский, по рассказам, заявлял: «Если Евтушенко против колхозов, то я — за».

С высоты сегодняшнего дня этот «конфликт» выглядит всего лишь эпизодом, хотя и немаловажным с точки зрения чисто литературной истории.

Было бы большим упрощением смотреть на судьбу поколения советских «шестидесятников» как на одно сплошное поражение в моральном и творческом смысле. Он оставило после себя немало живого и свежего, что будет жить в памяти будущих поколений.

Сегодня, когда американская правящая элита в течение многих месяцев ведет агрессивную антироссийскую кампанию, пытаясь — для оправдания своих военных планов по глобальному доминированию — нагнетать откровенную ненависть к русским как к народу, хочется вспомнить одно из лучших стихотворений Евгения Евтушенко, которое было написано в 1961 году. В один из самых тяжелых периодов «холодной войны», накануне «Карибского кризиса», он, напоминая об уроках Второй мировой войны, говорил:

Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей...

Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.

Loading