18 сентября 2018 года исполнилась 20-я годовщина смерти советского марксистского историка и социолога Вадима Захаровича Роговина. Будь он жив, ему был бы 81 год.

Начиная с 1990 года, Роговин предпринял публикацию серии книг, выросшей в семь томов по истории сталинизма и борьбе социалистической оппозиции под руководством Льва Троцкого против бюрократического перерождения СССР. Серия получила название Была ли альтернатива? В совокупности эти книги образуют непревзойденный по своему характеру исторической труд и представляют собой важный вклад в борьбу с фальсификацией истории. Большая часть написанного была подготовлена в период, когда Роговин уже сражался со смертельным раковым заболеванием.

Была ли альтернатива? демонстрирует, что Великие чистки 1933-1938 годов были формой политического геноцида, основная цель которого состояла в уничтожении Троцкого, троцкизма и всех тех политических деятелей, интеллигентов и рабочих, которые сохраняли связь с социалистическим наследием страны. В отличие от сложившегося среди историков — как в Советском Союзе, так и на Западе, — консенсуса Роговин доказал, что сталинские чистки были не деянием одного безумца или неизбежным результатом революции, а кровавой реакцией бюрократии на мощную марксистскую оппозицию.

Роговин настаивал на том, что без понимания истоков и последствий Террора невозможно понять ни характер советского общества, ни окончательное упразднение СССР, совершенного руками Коммунистической партии в течение последнего десятилетия XX столетия. Для него периоды 1936-1938 и 1989-1991 годов были неразрывно связанными между собой частями советской истории. Реставрация капитализма потребовала новых фальсификаций советской истории.

В годы перестройки активно внедрялась идея, согласно которой рынок представляет собой более высокую по сравнению с социализмом форму общества, которая по определению является демократической, антибюрократической и антисталинистской. Эта ложь была необходима, потому что внутри СССР не существовало массовой базы поддержки прокапиталистических реформ. Скорее, как отмечали Питер Реддауэй (Peter Reddaway) и Дмитрий Глинский, в период, предшествовавший перестройке, «было широко распространено недовольство, связанное главным образом с пропастью между правящим слоем и населением, а также со стремлением добиться большей социальной справедливости, а вовсе не свертывания, не говоря уже о демонтаже, социалистической экономики».

Во введении ко второму тому своей серии под заглавием Власть и оппозиции Роговин отмечал:

«…специфика контрреволюционного переворота, осуществленного Сталиным и его приспешниками, состояла в том, что этот переворот происходил под идеологическим прикрытием марксистской фразеологии и нескончаемых заверений о верности делу Октябрьской революции.

Естественно, что такого рода переворот требовал небывалого еще в истории нагромождения лжи и фальсификаций, фабрикации все новых и новых мифов…

Подобно сталинистам, современные антикоммунисты используют два рода мифов: собственно идеологические и исторические. Под идеологическими мифами мы имеем в виду ложные идеи, обращенные в будущее, т.е. иллюзорные прогнозы и обещания. Такого рода продукты ложного сознания обнаруживают свой мифологический характер лишь по мере их практической реализации. По иному обстоит дело с мифами, апеллирующими не к будущему, а к прошлому. Эти мифы разоблачить в принципе легче, чем антинаучные прогнозы и реакционные проекты. Как идеологические, так и исторические мифы представляют продукт прямой классовой заинтересованности. Но в отличие от первых последние выступают продуктом не политического заблуждения или сознательного обмана масс, а исторического невежества либо заведомой фальсификации, т.е. замалчивания одних исторических фактов и тенденциозного выпячивания и искаженной интерпретации других. Опровергнуть эти мифы можно путем восстановления исторической истины, правдивого воссоздания действительных фактов и тенденций прошлого» [М., 1993, с. 3-4].

Как Роговин пришел к созданию работы Была ли альтернатива? Удовлетворительный ответ на этот вопрос может дать лишь серьезная интеллектуальная биография Роговина. Несомненно, такая работа воспроизвела бы связь умершего советского ученого и русской революции, которую он защищал до конца своей жизни. В нашей статье мы рассмотрим развитие взглядов Роговина в рамках советской социологии и, в конечном счете, его переход к борьбе с ней.

До написания серии Была ли альтернатива? Роговин много лет работал, хотя и в очень сложных условиях, над темой социологического анализа сталинизма. Изучая и преподавая эстетику в первые два десятилетия своей карьеры, он в 1977 году стал научным сотрудником престижного Института социологии Академии наук СССР в Москве. Роговин занялся социологией, стремясь обрести почву, которая позволила бы ему исследовать проблему социального неравенства.

Его интерес к этому вопросу возник из выводов, сделанных им после официального разоблачения преступлений Сталина Никитой Хрущевым, прозвучавших в его речи «О культе личности и его последствиях» на XX съезде партии в 1956 году. Роговин, дед которого погиб в годы террора 1930-х годов, хотел понять, в чем состоят социальные и политические корни кровавой расправы Сталина. После смерти Сталина в 1953 году ему удалось получить доступ к старым выпускам газеты Правда, которые сохранялись в закрытых отделах главных библиотек. В газетах 1920-х годов можно было найти многое о политических дебатах тех лет и о тяжелой борьбе Троцкого и Левой оппозиции против Сталина.

Троцкий настаивал на том, что Сталин встал во главе националистической, бюрократической реакции против Октябрьской революции. Видя в эгалитаристских и революционных устремлениях международного рабочего класса смертельную угрозу своим интересам, формирующийся сталинистский режим боролся за то, чтобы укрепить свое привилегированное положение. Он подавил внутрипартийную демократию и предал революционную борьбу по всему миру. Троцкий предупреждал, что если рабочий класс не свергнет бюрократию, капитализм будет восстановлен, а завоевания Октябрьской революции будут ликвидированы.

Эта критика убедила Роговина в том, что неравенство является ключом к пониманию характера советской бюрократии. Поэтому он сосредоточил свое социологическое исследование на вопросах стратификации в образе жизни и уровне потребления, стремясь определить, как государственная политика влияет на социальную дифференциацию. Он полагал, что это сможет вскрыть, как защита бюрократией своих собственных позиций деформировала советское общество.

Роговин работал в чрезвычайно сложных условиях. Официальное определение советской социальной структуры скрывало и отрицало само существование элиты коммунистической партии. В советской социологии, подвергавшейся строгой цензуре, при этом еще и преобладали взгляды, сочетавшие эмпиризм с различными направлениями теоретического антимарксизма. В 70-е годы советское диссидентское движение, возникшее во время хрущевской «оттепели», повернуло резко вправо и приобрело все более явный антикоммунистический характер. Такие позиции отталкивали Роговина.

Самым важным фактором было то, что сталинский режим физически истребил Троцкого и Левую оппозицию. Он уничтожил старых большевиков и жестоко подавил всех, кто был связан с революционным социалистическим наследием страны. Трудности Роговина коренились в этой самой истории. Было невозможно открыто декларировать свои симпатии к троцкизму, а тем более заявлять, что твои исследовательские интересы опираются на анализ природы СССР, выработанный Троцким.

В то же время возможности Четвертого Интернационала (ЧИ), мирового троцкистского движения, основанного в 1938 году, установить контакты с Роговиным или другими подобными ему людьми, была сильно затруднена пагубным воздействием паблоизма. Эта ревизионистская тенденция, сложившаяся под влиянием Мишеля Пабло и Эрнеста Манделя, отвергала перспективу независимого революционного движения рабочего класса в СССР и где-либо еще. Паблоисты утверждали, что троцкисты должны стремиться к самореформе коммунистической партийной бюрократии. По всему миру паблоисты вели курс по ликвидации секций ЧИ как самостоятельных организаций, требуя от своих кадров работать внутри существующих сталинистских, социал-демократических и профсоюзных движений. Они отвергали любые попытки возродить подлинный троцкизм внутри «советского» блока. В периоды революционного кризиса в СССР и Восточной Европе они оказывали поддержку слоям коммунистической партийной бюрократии [см.: https://www.wsws.org/ru/articles/2018/09/24/cze3-s24.html" https://www.wsws.org/ru/articles/2018/09/24/cze3-s24.html], а также националистическим и даже правым силам. Таким образом, Роговин работал в основном изолированно.

В конце 1970-х и начале 1980-х годов он, как и ряд других социологов, проводил исследования об условиях жизни в стране, которые выявили глубокие противоречия в социально-экономической структуре СССР. В некотором смысле неравенство в Советском Союзе сократилось: так называемое уравнение зарплат снизило дифференциацию в официальных доходах большинства населения, — особенно по сравнению с высоким уровнем неравенства в 1930-е и 1940-е годы при Сталине. Однако в то же время обширная система легального, полулегального и нелегального распределения товаров, услуг и благ создавала разного рода неравенства, связанные с профессиональным положением, отраслью экономики, партийной принадлежностью, местом проживания, возрастом и т.д. Значительные слои населения страдали от крайней нужды. В 1983 году было проведено общесоюзное исследование с опросом 10 тысяч человек, которое обнаружило, что 1/3 респондентов не имеет доступа к одному, двум, а во многих случаях ко всем базовым жилищно-коммунальным услугам. Данные о доходах партийно-коммунистической бюрократии, конечно, не публиковались.

В своих исследованиях Роговин настаивал на том, что иррациональный и несправедливый способ распределения ресурсов в пользу различных социальных слоёв подпитывает индивидуальные попытки повысить свой уровень жизни при помощи других средств, т.е. теневой экономики, взяточничества и коррупции. Это, в свою очередь, способствовало дальнейшей социальной дифференциации и росту социального недовольства.

В 1983 году Роговин подготовил доклад, который попал в руки московского горкома партии. Не все исследования Института социологии направлялись в местные органы власти. Но кто-то из коллег Роговина хотел, чтобы его анализ дошел до сведения вышестоящих органов.

В этой работе Роговин утверждал, что фундаментальная проблема, стоящая перед СССР, заключалась в «углублении социально необоснованной дифференциации доходов и комфорта жизни». «Рабочие регулярно сталкиваются с примерами необоснованного обогащения путем обмана и ограбления государства и людей. [...] Некоторые группы населения имеют средства для удовлетворения своих потребностей в масштабах, выходящих за рамки разумных норм и вне их отношения к общественному производству. [...] Не существует систематического контроля над источниками доходов и приобретения ценных товаров», — писал он.

Примечательно его заявление, что именно неравенство, а не уравниловка в заработной плате выражает «сущность социальной структуры [советского] общества».

Роговин призывал ввести практику декларации доходов, чтобы люди сообщали о масштабах своего совокупного дохода, а не только размер официальной заработной платы, чтобы правительство и исследователи могли узнать реальное распределение доходов. Он выступал за введение «социально гарантированного максимального дохода» для борьбы с «неоправданным неравенством».

В другой работе Роговин утверждал, что неравенство является главной причиной падения производительности труда в СССР. Написанная в соавторстве с Ниной Наумовой, его работа Социальное развитие и общественные нравы утверждает, что социально-экономический кризис, стоящий перед СССР, связан с тем, что в советском обществе растет неравенство. Люди плохо работают не потому, что их работа недостаточно вознаграждается по сравнению с другими, а потому, что их готовность трудиться на благо общества подрывается усилением социальной стратификации, не отражаемой в официальной статистике.

В 1983 году, почти одновременно с критическим докладом Роговина о масштабах неравенства в СССР, попавшим в руки московских властей, другой социолог, Татьяна Заславская, подготовила доклад, который первоначально держался в секрете, но вскоре просочился в западную прессу. Доклад Заславской (известный как «Новосибирский манифест» — https://www.ieie.su/assets/socreads2017/files/novosibirskij_manifest.pdf) выступал за переход к «экономическим методам управления», то есть призывал к проведению рыночных реформ. Центральным аспектом такой политики была ориентация на растущее неравенство в компенсации работников во имя стимулирования производства. В докладе Заславская отмечала, что против таких реформ будут настроены те, кого она назвала «более инертной, пожилой и менее квалифицированной частью работников» (стр. 23).

Через несколько лет Заславская станет ведущим советником Михаила Горбачева и одним из главных архитекторов прорыночных реформ периода перестройки. В 1986 году она была назначена главой советской социологической ассоциации. Ее позиции открыто разделяло большинство социологов.

В отличие от этого взгляды Вадима Роговина часто — и чем дальше, тем в большей степени, — подвергались острой критике. В 1985 году в Институте социологии состоялось обсуждение доклада Роговина и его исследовательской группы, посвященного советскому образу жизни. В нем Роговин прямо высказывал критические замечания в связи с антиэгалитарным воздействием теневой экономики и наследования богатств. Роговин подвергся резкой критике со стороны научных руководителей института. Двое из таких руководителей не согласились с содержанием доклада и выразили обеспокоенность по поводу того, какой будет реакция властей на этот доклад. На обсуждении один из этих руководителей заметил:

«Представленный автором доклад имеет два основных недостатка: 1) он неадекватно самокритичен; 2) авторы и, в частности, сам Роговин, не до конца осознают, к кому адресован этот доклад. Доклад пойдет на высшие уровни [Коммунистической партии], и излишние эмоции не нужны. Еще одно [мое] критическое замечание касается «необоснованного неравенства». Такого не может быть в принципе.

[...] в заметке к ЦК КПСС [...] рекомендации [которые вы делаете] требуют максимальной осторожности в том, как вы к ним подходите, особенно это касается тех, которые относятся к «третьей экономике» и к налогам о наследовании. [Должен быть] минимум категоричности и максимум согласованности».

К концу десятилетия 1980-х годов Роговин начал относиться к перестройке с растущим критицизмом, поскольку стали все сильнее проявляться ее разрушительные экономические последствия. Вместо того чтобы нести процветание массам реформы Горбачева вызвали полномасштабный кризис в государственном секторе экономики, усугубляя повсеместный дефицит продовольствия, одежды и других товаров широкого потребления. После 1986 года экономический рост начал замедляться. В 1989 году инфляция достигла 19 процентов, подорвав эффект повышения зарплат в предыдущие годы. Как отметил исследователь Джон Эллиот (John Elliot), «с учетом дополнительных затрат реальный доход на душу населения и реальная подушевая заработная плата уменьшились, особенно для нижней половины населения. Эти минусы включали в себя: ухудшение качества и недоступность товаров; практика создания особых каналов распределения; длинные и отнимающие время очереди; введение карточного распределения; более высокие цены и более высокие темпы инфляции в негосударственных магазинах (например, цены на колхозных рынках в 1989 году были почти в три раза выше, чем в государственных магазинах); фактическое отсутствие улучшений в сфере здравоохранения и образования; а также рост бартера, региональной автаркии и местного протекционизма».

Только что созданные частные предприятия получили возможность назначать любую цену, ведь теперь они практически не сталкивались с конкуренцией со стороны государственного сектора. Они взвинтили цены на рынке до максимума, что привело к существенному росту неравенства в доходах и к росту нищеты среди наиболее уязвимых слоёв населения. Изменения были столь значительными, что Эллиот утверждает, что «неравенство в доходах в СССР фактически превысило уровень в Соединенных Штатах». В конце 1980-х годов доход двух третей советского населения упал ниже официально рекомендованного «достойного уровня» (100-150 рублей в месяц). В то же время теневая экономика, по оценкам конца 1980-х годов, смогла породить от 100 до 150 тысяч миллионеров. К началу 1990-х годов, в соответствии с официальными советскими оценками, четверть населения, то есть 70 миллионов человек, оказались за чертой бедности. По всей стране прокатились забастовки шахтеров и другие признаки социального недовольства.

Социологам было хорошо известно о растущем массовом недовольстве. «Коммунистическая» партийная бюрократия обратилась к ним за помощью, чтобы удержать ситуацию под контролем. В 1989 году к директору Института социологии поступила просьба от лица высших кругов Коммунистической партии. Его попросили ответить на письмо рядового члена партии, в котором выражалась крайняя враждебность по отношению к «элитам» страны. Автор письма говорил о партии как об организации, где доминирует «оппортунистическое ядро» и призывал к «классовой войне» трудящихся против политики верхов. Идеологический отдел ЦК КПСС предложил директору института ответить на письмо, потому что высказанные в нем чувства были «широко распространены… среди рабочего класса».

В этих обстоятельствах Роговин подвергся атаке со стороны одного из влиятельных изданий — за статьи, написанные им против пропаганды социального неравенства. С середины 1980-х годов Роговин выступал за введение деклараций о доходах (где было бы необходимо сообщать о действительных доходах), за принятие прогрессивного налогообложения и официального фиксирования максимального дохода. Статьи Роговина вызывали массу писем от читателей; было ясно, что его взгляды находят резонанс среди граждан страны, — факт, отмеченный в то время западными учеными. В публичной дискуссии в прессе с экономистом Геннадием Лисичкиным последний обвинил Роговина в том, что тот хочет укрепить власть бюрократии, предполагая при этом, что Роговин сталинист. Роговин якобы повинен в «луддизме», в религиозного рода проповедях, в искажении Маркса ради поддержания своих аргументов, в стремлении к тому, чтобы государство распоряжалось людьми «как скотом», в защите системы дефицита при распределении товаров по карточкам, что он страдает болезнью «детской левизны», является «демагогом» и «военным коммунистом». Лисичкин попытался идентифицировать Роговина с той самой силой, к которой тот был наиболее враждебен — со сталинизмом. Глава советской социологической ассоциации Татьяна Заславская открыто поддержала позиции Лисичкина.

Разногласия между Роговиным и другими учеными в связи с перестройкой переросли в ожесточенный спор по поводу советской истории и природы сталинизма. Роговин указывал на тесную связь, существующую между восторженными сторонниками рыночных реформ и фальсификациями истории. Все чаще предпринимались попытки связать равенство со сталинизмом, а борьбу за равенство — с политическими репрессиями. В книгах серии Была ли альтернатива? Роговин часто говорит о том, что переход к рыночной экономике сопровождался распространением мифов о советской истории. Миф о тождестве сталинизма с равенством был одним из них.

В 1991 году Заславская стала соавтором книги, в которой утверждалось, что проблемы Советского Союза выросли из отказа от «новой экономической политики» (НЭП) в конце 1920-х годов. Во время НЭПа правительство ослабило государственный контроль над экономикой и в определенной мере восстановило рыночные отношения в целях оживления экономики в условиях изоляции, отсталости и почти полного экономического краха из-за многолетней войны. Работа Заславской, являясь односторонним и исторически бесчестным изображением периода НЭПа, вообще не касалась вопроса о той политической борьбе, которая велась между Сталиным и Левой оппозицией по поводу злокачественного роста неравенства, бюрократизации государства и экономики и уничтожения внутрипартийной демократии. Книга целиком обходила эту историю, потому что события того времени опровергают один из центральных аргументов, выдвинутый при Горбачеве в пользу перестройки, — что рыночные отношения якобы по самой своей сути не совместимы с интересами «коммунистической» партбюрократии. Представленное в книге описание политики Сталина в сфере трудовых отношений также было ложным. Книга настаивала на том, что в 1930-е годы революционный энтузиазм являлся основным методом стимулирования рабочих к труду, — игнорируя тот факт, что в то время существенно выросло неравенство в доходах. Как отметил историк Мюррей Янович (Murray Yanowitch), при Сталине «уравниловка» была объявлена детищем «троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и других врагов народа».

В 1980-е годы социологи и другие ученые, продвигая перестройку, стремились наделить эту политику некоей гуманитарной миссией, настаивая на том, что рыночные реформы позволят заново задействовать «человеческий фактор», который был сокрушен прессом бюрократического застоя. «Человеческий фактор» определялся как стремление человека к личному успеху посредством дифференцированной материальной оплаты. Предполагалось, что этот «фактор» является основной пружиной человеческой деятельности. В той мере, в какой официальная политика заработной платы в СССР привела к относительно эгалитарному распределению социальных благ с близкой по уровню заработной платой за квалифицированный и неквалифицированный труд, она вступала в противоречие со стремлением человека к получению вознаграждения в соответствии с его личным индивидуальным вкладом. Растущее неравенство в доходах, вызванное потребностями социально-экономического развития, стало частью процесса «гуманизации социализма». Утверждалось, что усиление социальной стратификации, в конечном итоге, обеспечит реальную «социалистическую справедливость».

В 1990 году Татьяна Заславская заявляла: «Несмотря на все свои ограничения, “классический” рынок, по сути, является демократическим (и, следовательно, антибюрократическим) экономическим институтом. В рамках своих отношений обмена все участники, по крайней мере, формально равны; никто не подчиняется никому другому. Покупатели и продавцы действуют в своих интересах, и никто не может заставить их заключать сделки, которые они не хотят заключать. Покупатели могут выбирать продавцов, которые позволят им иметь товары на наиболее выгодных условиях, но продавцы тоже могут выбирать покупателей, предлагающих лучшую цену».

Выдвигая этот аргумент, ученые полагались на официальное советское определение социализма: «От каждого по способностям, каждому по труду», — которое было закреплено в конституции страны 1936 года, известной также как «сталинская» конституция.

В 1988 году Роговин употребил концепцию «человеческого фактора» для аргументации совершенно иного рода. В статье под названием «Человеческий фактор и уроки прошлого» он настаивал на том, что защита социального неравенства советской элитой была одной из ключевых причин, по которой «человеческий фактор» в СССР утратил свое значение. Лучшие представители «человеческого фактора» были уничтожены Сталиным во время террора. Коррупция, разочарование, паразитизм, карьеризм и выдвиженчество — наиболее характерные черты брежневской эпохи — явились тем «человеческим фактором», который был создан сталинизмом. Роговин настаивал на том, что перестройка

, продвигая неравенство и рынок, вовсе не означает разрыва со сталинизмом или наследием брежневской эпохи, как это слишком часто заявлялось, а, напротив, образует их логическое продолжение.

Через год он писал: «Сторонники новых элитистских концепций хотят видеть советское общество с таким уровнем социальной дифференциации, которое существовало при Сталине, но избавилось бы от сталинских репрессий. Забывают, что отвратительный характер этих репрессий [...] проистекал из стремления не просто сдержать, а, скорее, физически уничтожить прежде всего те силы в партии и в стране, которые, хотя и молчали, но отвергали социальные основы сталинизма».

После долгих лет изучения этих вопросов втайне и находясь почти в полной изоляции Роговин увидел, наконец, возможность открыто писать на эту тему. Его первой попыткой стала статья «Л.Д. Троцкий об искусстве», опубликованная в августе 1989 года в журнале Театр. Вскоре после этого он опубликовал в журнале Политическое образование (тоже не связанного с его основной специализацией) статью, озаглавленную «Внутрипартийная борьба 1920-х годов: Причины и уроки». Затем, подбираясь ближе к журналам, которые могли прочесть его коллеги-социологи, он в начале 1990 года опубликовал статью «Л.Д. Троцкий о нэпе» в журнале Экономические исследования. И, наконец, несколько месяцев спустя, Роговин поместил статью «Л.Д. Троцкий о социальных отношениях в СССР» в ведущем журнале советской социологии Социологические исследования.

Эта первая статья Роговина, появившаяся в специализированном социологическом журнале, рассматривала роль Троцкого в советской истории в 1920-е годы и пересказывала главные аргументы его работы Преданная революция. Статья ясно указывала на то, кому Роговин главным образом обязан за взгляды, которые он защищал в течение предыдущего десятилетия.

Советский официоз по-прежнему клеветал на Троцкого и ненавидел его. В 1987 году, в речи по поводу 70-летней годовщины русской революции Горбачев продолжал изображать Троцкого архиеретиком, называя его «чрезмерно самоуверенным, всегда виляющим и жульничающим политиком».

Результатом глубокого сочувствия Роговина к троцкизму и его попыток развивать свою работу в традициях критики сталинизма со стороны Левой оппозиции стало то, что он оказался в изоляции в кругу своих коллег. Многие из них вошли в администрацию Ельцина и стали соучастниками проведения политики «шоковой терапии» — ключевом компоненте капиталистической реставрации. Социологический истеблишмент не простил Роговину его непримиримость и принципиальность. Многочисленные монографии и статьи, опубликованные за последние 20 лет на тему развития социологии в СССР, за редкими исключениями не упоминают его имя и труды.

Изолированность Роговина в среде советской социологии не подорвала его творческой работоспособности. Наоборот, в этот период он начал публикацию своей серии Была ли альтернатива? В 1992 году Роговин познакомился с Международным Комитетом Четвертого Интернационала и установил тесные политические и интеллектуальные контакты с мировым троцкистским движением, которые лишь усилились в продолжение следующих нескольких лет. Эта связь стала фундаментом, благодаря которому Роговин сумел внести огромный вклад в борьбу по защите Троцкого и исторической правды. Недавно опубликованная повторно речь Дэвида Норта о Роговине [см.: https://www.wsws.org/ru/articles/2018/09/21/rogo-s21.html" https://www.wsws.org/ru/articles/2018/09/21/rogo-s21.html] касается этих аспектов его жизни.

Несмотря на уход из жизни двадцать лет тому назад, Вадим Захарович Роговин, благодаря своим работам, продолжает вести борьбу по вооружению рабочего класса историческим сознанием.