Газета New York Times развивала «Проект 1619» — ныне дискредитированную попытку переписать всю историю США на основе расового конфликта и первого прибытия рабов в Америку в 1619 году. Расистский климат, который этот проект помогал поддерживать, привел к тому, что мелкобуржуазные сторонники движения Black Lives Matter (BLM — «Черные жизни имеют значение») начали свергать статуи лидеров американской революции 1776 года [борьбы за независимость] и аболиционистских героев Гражданской войны в США.
Теперь New York Times нацеливается на Великую французскую революцию. В марте газета опубликовала колонку профессора Марлен Даут под названием «Наполеон — не герой, которого стоит расхваливать». Сторонница Black Lives Matter, она выразила возмущение готовившимся празднованием двухсотлетия смерти Наполеона 5 мая 1821 года. Она осуждает Наполеона, утверждая, что тот был движим геноцидным, направленным против чернокожих расизмом:
«После года, в течение которого статуи поработителей и колонизаторов были свергнуты, испорчены или демонтированы по всей Европе и Соединенным Штатам, Франция решила двигаться в противоположном направлении…. Как чернокожая женщина гаитянского происхождения и исследователь французского колониализма, я нахожу особенно обидным, что Франция планирует чествовать человека, который восстановил рабство во французском Карибском бассейне, архитектора современного геноцида, чьи войска создавали газовые камеры, чтобы убить моих предков».
Даут выбрала для осуждения, пожалуй, самое вопиющее предательство Наполеоном идеалов «Свободы, Равенства и Братства», провозглашенных революцией 1789 года. Наполеон пришел к власти в результате переворота 1799 года, когда европейские монархии вели войну с молодой Французской республикой в защиту абсолютной монархии и крепостного права. Затем Наполеон силой оружия распространил по всей Европе борьбу против феодальных привилегий, которая была завершена во Франции в ходе борьбы 1789–94 годов.
Однако укрепление условий для развития европейского капитализма неизбежно повлекло за собой предательство лозунгов французской революции. Печально известная торговля рабами и сахаром была в центре «треугольной» торговли в Атлантическом океане. Сам Наполеон во время переговоров о мирном договоре 1802 года с Великобританией отменил декрет 1794 года, упразднявший рабство. Он послал на Гаити армию, которая повела кровопролитную войну в неудачной попытке восстановить рабство, свергнутое Гаитянской революцией 1791 года. Позже, в 1804 году, он короновал себя императором, положив конец Первой республике.
Вопрос не в том, был ли декрет Наполеона о рабстве и его война в Гаити преступными; они такими явно были. Даут придумывает упрощенный, расистский нарратив, отбрасывая в сторону международные и классовые проблемы, поднятые великими революциями XVIII века в Америке, Франции и Гаити. Она атакует Наполеона как «самого большого тирана Франции» и «неисправимого расиста, сексиста и деспота».
Даут описывает Первую республику как режим, который не был исторически прогрессивным, но, напротив, был движим геноцидальной ненавистью к чернокожим. Ее нападки на Наполеона как на «самого большого тирана Франции» имеют далеко идущие последствия. Если Первая республика защищала более тиранический режим, чем феодальные абсолютные монархи, которых она свергла, — а именно так утверждает Даут, — тогда уничтожается легитимность Великой французской революции.
Ложь о том, что Первая республика строила «газовые камеры» для осуществления геноцида, толкает читателей упрощенно приравнивать французскую республику с нацистским режимом. Даут заимствует это заявление из книги, выпущенной в 2005 году правым чернокожим националистом Клодом Риббе Преступление Наполеона [Claude Ribbe, Le crime de Napoléon], которую Даут продвигает в «Твиттере». На обложке книги Риббе изображены смешанные вместе, так что кажется, будто они стоят рядом, два портрета, один — Наполеона, а другой — Гитлера.
На протяжении веков историческая ложь или чрезмерное упрощение революции 1789 года всегда были тесно связаны с политическими позициями фальсификаторов. Даут использует это, чтобы позиционировать себя в качестве оппонента президента Франции Эммануэля Макрона. Его политика: кровопролитная война в бывшей французской африканской колонии Мали, запреты на ношение паранджи или исламского женского головного платка, а также убийственная жестокость полиции в отношении молодежи из рабочего класса, часто нацеленная на лиц арабского или африканского происхождения, — все это усиливает этническую и религиозную напряженность во Франции.
Даут указывает на фашистские «антисепаратистские» законы Макрона, которые запрещают критику антимусульманской политики и вводят присягу на верность нынешней Пятой республике Францию. Она пишет:
«”Год Наполеона” наступил в опасное время. Французские ученые, изучающие расу, пол, этническую принадлежность и класс, подвергаются нападкам. Президент Эммануэль Макрон высмеял область постколониальных исследований, предположив, что это “поощряет этнизацию социального вопроса” до такой степени, что Республика находится под угрозой “раскола”».
Опять же, речь идет не о том, являются ли законы полицейского государства Макрона реакционными. Они явно представляют смертельную угрозу демократическим правам и направлены на разделение рабочего класса по этническому и религиозному признаку. Они проводятся на фоне растущих угроз переворота со стороны французских офицеров, как в отставке, так и состоящих на действующей службе.
Но в то время как Даут критикует Макрона, ее расистские аргументы безошибочно перекликаются с аргументами французского президента. Она разделяет его мнение о том, что французское население и, по-видимому, человечество в целом раздирается по глубоко укоренившимся и, по существу, неразрешимым расовым и этническим линиям. В то время как Макрон предлагает решить эту проблему посредством подчинения капиталистическому полицейскому государству, Даут продвигает нарратив, удобный для привилегированных слоев чернокожих и связанным с этой идеей представителям академической среды по обе стороны Атлантики. Они хотят пробиться к должностям и влиянию под видом борьбы с античерным расизмом.
Даут утверждает, что отношение французов к Наполеону доказывает непримиримую враждебность французов — предположительно, белого населения Франции, — к черным. Она жалуется на то, что «французы по-прежнему часто превозносят [Наполеона] как героя, пусть даже не очень приятного, который не только поверг ниц всю Европу в битве при Аустерлице, но и создал Банк Франции, современный правовой “кодекс Наполеона” и систему образования, которая все еще используется сегодня». В частности она атакует
«роль, которую сыграл французский народ в насильственном возвращении страны к рабству. Это произошло не только из-за капризной прихоти одного ужасного диктатора. Французские законодатели и французская армия при широкой поддержке общества поддержали действия Наполеона, продемонстрировав непреходящую непоследовательность французского республиканизма».
Читая излияния ненависти Даут к Наполеону, невольно задаешься вопросом: считает ли Даут, что было бы предпочтительным, если бы Наполеон потерпел поражение при Аустерлице и в других ключевых сражениях, в которых он участвовал?
Наполеон впервые приобрел известность в критический момент в 1793 году, когда он отвоевал у Великобритании стратегический порт Тулон на южном побережье Франции. В то время британская, австрийская, прусская, испанская и португальская монархии вместе с Голландией вели войну против Франции. Более того, казнь Людовика XVI по обвинению в измене в январе и окончательная отмена феодальных прав без компенсации в июле привели к контрреволюционным восстаниям внутри Франции, — сначала шуанов на западе Вандеи, а затем федералистов на юге.
Было бы рабам лучше, если бы европейские короли, контролировавшие большую часть атлантической работорговли, вместо разгрома, укрепили бы свой контроль над южной и западной Францией, двинулись дальше, захватили Париж, и навязали бы парижанам «тотальную военную казнь», которой герцог Брауншвейгский угрожал в своем печально известном манифесте 1792 года? Выиграли бы чернокожие от оргии массовых убийств и террора в случае подавления революции и восстановления принципа феодального гнета, который до революции безоговорочно правил всей Европой?
Возникает искушение сказать, что задать такой вопрос — значит ответить на него. Однако такой простой ответ был бы недооценкой яростной оппозиции революции, которую поощряет академический постмодернизм, а также растущее крайне правое и монархическое влияние в Европе. Реакция выходит далеко за рамки неофашистских партий. В конечном счете, она включает и Макрона, который, прежде чем приветствовать нацистско-коллаборационистского диктатора Франции Филиппа Петена как «великого солдата», заявил, что Франции не хватает короля. Нельзя избежать вопроса: имеет ли тирада Даут против Первой республики какое-либо фактическое основание?
Совершила ли Первая французская республика геноцид против чернокожих на Гаити?
Аргумент Даут относительно того, что Наполеон является «архитектором современного геноцида», является исторической ложью, а сравнение, которое она предлагает между Наполеоном и Гитлером, политически непристойно. Нацисты клеймили «иудео-большевизм» и попытались уничтожить еврейский народ из-за той роли, которую евреи играли в коммунистическом движении, а также из-за ведущей роли отдельных евреев, таких как Лев Троцкий, в Октябрьской большевистской революции 1917 года в России. Они убили 6 миллионов евреев и более 20 миллионов советских граждан после начала войны на уничтожение против Советского Союза.
Наполеон не собирался уничтожать чернокожих или обращать вспять свержение феодальной собственности, проведенное революцией 1789 года. Однако Даут придумывает нарратив, в котором Наполеон умышленно решает восстановить рабство с помощью геноцидного насилия, орудием которого был весь французский народ. Она пишет:
«В 1794 году, после революции, которая превратила Францию из монархии в республику, и после того, как огромное восстание рабов положило конец рабству во французской части острова Сан-Доминго (сегодня Гаити), Франция объявила об отмене рабства на всей своей территории. Но в 1802 году Наполеон взял на себя ответственность и отменил это решение, сделав Францию единственной страной, которая когда-либо вернула рабство после его отмены».
Даут пишет, что французские школы «опускают или замалчивают, как и почему рабство было восстановлено восемь лет спустя Наполеоном, который использовал то оправдание, что если он не восстановит его, рано или поздно ”скипетр Нового света перейдет в руки чернокожих”». Она мимоходом отмечает, что Наполеон принял это решение во время переговоров 1802 года с Великобританией по поводу Амьенского договора, когда он обсуждал, что делать с колониями, которые Британия возвращала Франции. В захваченных французских колониях Британия заблокировала декрет об отмене рабства 1794 года и сохранила его.
Затем она рассказывает о жестоких кампаниях французской армии, которые подавили восстание в Гваделупе, но не смогли подавить бывших чернокожих рабов, восставших в Сан-Доминго:
«Чернокожие на острове Гваделупа сражались с французскими войсками, посланными туда Наполеоном, чтобы снова заковать их в кандалы, но, в конце концов, они проиграли свою борьбу и в июле того года рабство было официально восстановлено.
В Сан-Доминго события развивались иначе, но не менее трагично. Под командованием двух генералов, которых Наполеон послал на остров, чтобы, по его словам, “уничтожить правительство чернокожих”, французской армии было приказано убить всех цветных в колонии, которые когда-либо “носили эполеты”. Французские солдаты травили газом, топили и использовали собак, которые терзали революционеров; французские колонисты открыто хвастались, что после “уничтожения” остров может быть просто заселен большим количеством африканцев с континента [Африки]».
Экспедиция на Гаити была политическим преступлением, в результате которого погибло 80 тысяч гаитян и 20 тысяч французских солдат. Она предвосхитила колониальное насилие, которое французский капитализм и другие империалистические державы развернут — в гораздо большем масштабе — в последующие десятилетия и века.
Однако невозможно утверждать, не насилуя историю, будто французская Первая республика пыталась уничтожить чернокожих. Вот что происходит, когда Даут цитирует достойное осуждения свидетельство, написанное собственной рукой Наполеона, о том, что он боялся, что «скипетр Нового света перейдет в руки чернокожих».
Это — искажение письма, которое Наполеон в 1801 года послал министру иностранных дел Шарлю Талейрану по поводу переговоров Франции с Лондоном. Даут цитирует отрывки, но не указывает контекст. Чтение всего письма дает совершенно иную картину расчетов, лежащих в основе решения Наполеона вторгнуться на Гаити.
Наполеон был первым крупным буржуазным политиком Франции в современном смысле этого слова. Он стремился использовать свержение феодальной собственности, осуществленное в 1789–94 годах, для укрепления буржуазной собственности и обеспечения как можно более прочных позиций Франции в мировой торговле. Остро осознавая угрозу снизу, он преуменьшал и высмеивал своих левых противников как «идеологов».
Отнюдь не движимый геноцидальной ненавистью к чернокожим, Наполеон основывался на прагматически-национальных военных и коммерческих соображениях. Первоначально он планировал оставить в покое отмену рабства на острове Сан-Доминго, контролировавшемся гаитянским революционным лидером Туссеном-Лувертюром. На заседании Государственного совета 16 августа 1800 года Наполеон сказал:
«Вопрос не в том, хороша ли отмена рабства… Я убежден, что этот остров принадлежал бы англичанам, если бы черные не были привязаны к нам. Возможно, они будут производить меньше сахара, но они будут производить его для нас и обеспечат нас, в случае необходимости, солдатами. У нас будет на один сахарный завод меньше, но еще одна цитадель будет занята союзными войсками…. Поэтому я буду говорить о свободе в свободной части Сан-Доминго… оставляя за собой право ограничить рабство там, где я его поддерживаю, и восстановить закон и порядок там, где я поддерживаю свободу».
Однако Наполеон изменил свою позицию, когда Лувертюр вторгся в контролируемый испанцами район Сан-Доминго, чтобы освободить рабов и там. Лувертюр номинально был представителем французской республики, но его инициатива не получила поддержки Франции. Действия гаитянского генерала грозили разжечь новые революционные устремления в Европе, а также разозлили испанского короля, с которым заигрывал Наполеон, пытаясь сделать его союзником Франции в мирных переговорах 1802 года с Великобританией.
Решением Наполеона была посылка армейской экспедиции в совершенно безуспешной попытке вернуть Сан-Доминго и использовать остров в качестве прибыльной рабской колонии, производящей сахар. Письмо Наполеона Талейрану от 13 ноября 1801 года демонстрирует эту позицию. В то время как Даут цитирует несколько отрывков из письма в качестве доказательства того, что Наполеон планировал геноцид, чтобы предотвратить попадание «скипетра Нового мира» «в руки черных», фактическое прочтение всего письма опровергает вводящие в заблуждение утверждения Даут.
В этом письме Наполеон просил Талейрана подчеркнуть, что нападение на Сан-Доминго противоречит интересам Франции: «Свобода чернокожих, признанная в Сан-Доминго и узаконенная правительством, во всех отношениях сделает его оплотом Республики в Новом свете». Поддержка слабого контрреволюционного режима, добавил он, будет обременять Францию в военном отношении: «Сан-Доминго, отвоеванный белыми, будет в течение многих лет слабым звеном, требующим помощи со стороны Франции».
С другой стороны, добавил Наполеон, подавление рабов в Карибском бассейне представляло большой интерес для врагов французской республики, особенно для британской монархии, которая опасалась восстания на своих собственных плантациях сахарного тростника на Ямайке и в других местах. Он пишет:
«Одним из преимуществ мира для Англии в настоящее время является то, что он наступает, когда французское правительство еще не признало организацию Сан-Доминго и, следовательно, власть черных. Если бы это было сделано, скипетр Нового мира рано или поздно попал бы в руки черных. Последующее потрясение для Англии будет огромным, но во Франции последствие Черной империи неотличимо от потрясения Революции».
Наполеон также объясняет, почему он намеревается проводить политику, которая, по его собственному признанию, наносит ущерб политическим и стратегическим интересам его правительства. Он велел Талейрану передать в Лондон свои опасения по поводу того, что освобождение рабов может спровоцировать возобновление левого политического брожения на международном уровне: «В своем решении уничтожить в Сан-Доминго правительство чернокожих я руководствовался не столько коммерческими или финансовыми соображениями, сколько необходимостью подавить во всех частях мира все семена беспокойства и беспорядка».
В конечном счете, Франции было разрешено отправить две флотилии — одну на Гваделупу, другую на Сан-Доминго. Более мощный британский флот не препятствовал этим экспедициям.
В своей статье «Колониальный провал консульского режима», ссылаясь на титул Наполеона в то время, историк Тьерри Ленц пишет о кровавых последствиях этих экспедиций. В Гваделупе генерал Антуан Ришпанс, чтобы подавить восстания против восстановления рабства во главе с Луи Дельгресом и Жозефом Игнасом, полагался на помощь Маглуара Пелажа, чернокожего офицера, который воевал во французских армиях в Европе с 1794 года, и в составе войск, набранных из чернокожих. Ленц пишет:
«Военная операция Ришпанса была проведена с такой жестокостью, что даже его собственные подчиненные осудили ее в своих докладах. С 10 по 28 мая бушевало сражение. В целом, Ришпанс потерял около 40 процентов своих войск, либо в бою, либо по болезни, и обязан победой поддержке со стороны Пелажа и 600 цветных солдат колониальной армии… В течение многих месяцев происходили масштабные массовые убийства, в результате которых погибло несколько тысяч чернокожего населения. Рабство было восстановлено простым указом генерал-капитана, а около 5 тысяч чернокожих были высланы в другие колонии».
В Сан-Доминго французские войска под командованием генерала Шарля Леклерка вынудили войска Лувертюра отступить в горы на западе острова, откуда они вели партизанскую войну. «Повстанцы рассчитывали на несколько факторов в победе над Леклерком: партизанскую войну, стратегию выжженной земли и разрушительные [для белокожих] последствия желтой лихорадки», — пишет Ленц. Прежде, чем сам он умер от желтой лихорадки, Леклерк заключил сделку с вероломными подчиненными Лувертюра, которые выдали его французам. Лувертюр умер в тюрьме во Франции в 1803 году.
По мере того как все больше французских солдат умирало от желтой лихорадки, генерал Донатьен де Рошамбо продолжал обреченные на поражение военные усилия в течение года — с еще большей жестокостью, чем Леклерк. Эта варварская война, как и следовало ожидать, закончилась катастрофой. Ленц пишет о Рошамбо:
«Пытки, дрессировка собак для охоты на чернокожих, коллективные утопления [пленных] и полевые казни характеризовали его командование, не улучшая военной ситуации. Напротив, чернокожие генералы добились успехов, последствия которых были еще более катастрофичными на фоне сокращения численности европейских войск... Возобновившаяся война с Англией [в 1803 году] положила конец ужасной авантюре в Сан-Доминго, “большой ошибке с моей стороны”, как позже признался император [Наполеон]».
После поражения Наполеона в 1815 году и восстановления французской монархии европейскими державами Жюст Шанлатт, гаитянский журналист, обучавшийся в элитной средней школе Луи-ле-Гран в Париже, написал историю войны в Сан-Доминго. В книге, опубликованной в Париже в 1824 году, Шанлатт сообщает, что французские войска сжигали двуокись серы в трюмах тюремных кораблей. Он писал, что «жертвы обоих полов, стиснутые в тесных трюмах, умирали, задыхаясь от паров серы».
Утверждение Даут о том, что французская республика создавала «газовые камеры, чтобы убить моих предков», является ссылкой на это сообщение, которое позже было рассмотрено другими историками Гаити в XIX веке. Французский историк Пьер Бранда оспорил утверждение об отравлении газами, отмечая, что нет никаких документальных свидетельств того, что французские войска когда-либо получали приказ сжигать серу в кораблях-тюрьмах.
Что бы ни происходило, ясно, что французская война в Сан-Доминго была кровавым преступлением. Но ясно также, что если и было газовое отравление, оно не имело ничего общего с промышленным масштабом убийства миллионов людей в нацистских газовых камерах во время Второй мировой войны. Тем не менее Клод Риббе, чью книгу 2005 года Даут рекламирует в «Твиттере», прямо заявил, что политика Наполеона «явно предвосхищает политику уничтожения евреев и цыган во время Второй мировой войны».
Вовсе не пытаясь защищать внешнюю политику французской буржуазии, позже политую кровью миллионов, во время империалистического правления и колониальных войн в Алжире, Индокитае, Сирии и Западной Африке, можно утверждать, что рассказ Даут является исторической ложью. Наполеон вел кровопролитные войны, но он не планировал и не осуществлял геноцид чернокожих ни в бассейне Карибского моря, ни где-либо еще. Попытка Даут, Риббе и других ложно уравнять французскую Первую республику с нацизмом и тем самым дискредитировать социальную революцию основана на надуманном историческом нарративе.
Был ли французский народ замешан в восстановление рабства?
Даут выдвигает еще один, на первый взгляд, разрушительный аргумент, основанный на восстановлении Наполеоном рабства во французских колониях в 1802 году. Французский народ, по словам Даут, в подавляющем большинстве поддерживал рабство: «Французские законодатели и французская армия при широкой поддержке общества поддержали действия Наполеона, продемонстрировав непреходящую непоследовательность французского республиканизма». Она приходит к выводу, что Франция должна посвятить себя столетию самоанализа и совершить покаяние:
«Истина заключается в том, что разоблачение жестоко бесчеловечных последствий борьбы Франции за возвращение рабства обнажает тот неприятный факт, что расизм и колониализм, существующие наряду с провозглашением универсальных прав человека, не являются отклонениями. Это очевидное противоречие на самом деле является фундаментальным для французского республиканизма. Франции, вероятно, нужно посвятить, по крайней мере, столетие на размышления об этом».
На самом деле со времени Великой французской революции прошло не 100, а 232 года, и у рабочих не только во Франции, но и во всем мире было время «обдумать» — а также и бороться — с предательством капиталистической системой ее обещаний «Свободы, Равенства и Братства».
В XIX и XX веках оппозиция преступлениям следовавших друг за другом французских республик, включая колониальное угнетение, исходила главным образом от социалистических критиков капитализма. Рабочие пришли к выводу, что эти преступления не обесценивают перспективу подлинного установления Свободы, Равенства и Братства посредством массовых революционных действий. Опыт капиталистического правления и кровавая расправа над восстаниями рабочих в 1848 году и в лице Парижской коммуны 1871 года сменявшими друг друга капиталистическими французскими республиками показали, что равенство несовместимо с капиталистической собственностью.
На фоне растущей популярности работ Карла Маркса после его великой защиты Парижской коммуны рабочие всех национальностей во Франции и за рубежом присоединились к массовым социалистическим, а после Октябрьской революции 1917 года в России — к массовым коммунистическим партиям.
Обвинения Даут в адрес Наполеона исходят из другой, диаметрально противоположной классовой точки зрения. Она выступает за политику расовой идентичности, которая стала доминировать в постмодернистской академической среде среднего класса с тех пор, как сталинизм завершил свое предательство Октябрьской революции, упразднив Советский Союз и реставрировав капитализм в 1991 году. С этой точки зрения человечество настолько глубоко заражено расизмом, что делает коллективные революционные действия в лучшем случае невозможными, а в худшем — опасными.
Она пишет, что «посвящение целого года памяти Наполеона демонстрирует, что подавление истории во имя любимой идеологии Франции — универсализма — стало важной частью Республики».
Однако изложение Даут, обвиняющее французский народ в рабстве, сам по себе основано на игнорировании истории. Она осуждает отсутствие революционной оппозиции во Франции восстановлению Наполеоном рабства в 1802 году. Однако она умалчивает о кровавом подавлении левых после Термидора, то есть после падения Робеспьера 9 Термидора (27 июля 1794 года).
Судьба декрета от 4 февраля 1794 года об отмене рабства, однако, неотделима от сдвига вправо, последовавшего за Термидором. Проголосованный большинством Конвента, что отражало широкую народную ненависть к рабству, декрет в значительной степени оставался мертвой буквой закона за пределами Сан-Доминго, где рабы уже захватили власть, а также Французской Гайаны и Гваделупы, где он применялся непоследовательно. Британский флот захватил много других французских колоний, а французские рабовладельцы Маскаренских островов в Индийском океане прогнали офицеров, прибывших для приведения в исполнение декрета в 1796 году.
Действительно, декрет был вотирован по мере нарастания конфликтов между революционерами, которые отменили монархию, экспроприировали феодальную собственность и победили восстание в Вандее. Братоубийственная борьба за сохранение чрезвычайных мер — таких как максимальные ограничения на высокие прибыли и казни во время Террора — расколола монтаньяров (Гору) на части: группу вокруг Максимилиана Робеспьера, Жака-Рене Эбера (эбертисты) и Жоржа Дантона. Через пять месяцев, с марта по июль 1794 года, сначала Эбер, затем Дантон и, наконец, Робеспьер отправились на эшафот.
После казни Робеспьера, когда толпа кричала «К черту максимум [предел дохода]», буржуазия укрепила свое правление против угрозы слева. Был закрыт Якобинский клуб, ведущий форум французской революции, где выступали такие фигуры, как Робеспьер, Дантон и Эбер. Армия подавила два восстания в Париже против голода и нищеты 1 апреля и 20 мая 1795 года. По меньшей мере, 2 тысячи человек, в основном якобинцы, были убиты в ходе «белого террора» членами контрреволюционных ополчений, таких как «Друзья Иисуса» и «Друзья Солнца».
Эгалитарные, левые тенденции, возникшие в оппозиции к термидорианскому режиму, были раздавлены. Среди них были политические предшественники социалистического движения, такие как «Заговор равных» во главе с Гракхом Бабёфом — писателем, который нападал на рабство до революции и выдвинул призыв к совместному владению собственностью. Арестованный в 1796 году по обвинению в подготовке восстания, Бабёф был казнен в мае 1797 года.
Антиэгалитарный политический климат «белого террора», сопровождавший консолидацию буржуазной собственности во Франции, препятствовал исполнению декрета об отмене рабства. Это, однако, не оправдывает обвинение Даут в том, что французский народ поддерживал рабство. Скорее, это подчеркивает мысль, высказанную две трети века спустя Карлом Марксом в Капитале: «Если деньги, по словам Ожье, “рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке”, то новорождённый капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят».
Расистское осуждение Даут французского народа, в то время как она молчит о Термидоре, неотделимо от ее оппозиции социальной революции.
Наполеон был буржуазной фигурой, пришедшей к власти в результате переворота, ставшего кульминацией Термидора, и правившей на основе компромисса между республиканскими и монархическими силами. Он — вовсе не герой марксистского движения. Однако истеричное осуждение Наполеона со стороны Даут как «самого большого тирана Франции» упускает из виду один важнейший вопрос.
Оглушительные поражения европейских монархий наполеоновской Францией перед окончательным поражением Наполеона в 1815 году при Ватерлоо сыграли решающую роль в упразднении феодальной собственности на большой части Европы. В статье 2009 года «Наполеон и отмена феодализма» профессор Раф Блауфарб пишет:
«Наполеон распространил французское законодательство, демонтирующее феодальные отношения собственности, на аннексированные территории. Аналогичная политика проводилась в королевствах-сателлитах, таких как Неаполь и Вестфалия. И даже после падения империи Наполеона восстановленные монархи не пытались отменить эти изменения. Вместо этого они подтвердили трансформацию, которую произвел Наполеон… В то время как наполеоновское господство над европейскими землями было ожесточенно оспорено и вскоре оказалось эфемерным, его программа отмены феодализма не была ни тем, ни другим. Действительно, это стало одним из самых значительных долгосрочных наследий наполеоновского эпизода. С этой точки зрения Наполеона все еще можно рассматривать как верного наследника 1789 года, как вектор, по которому отмена феодализма распространилась на Европу».
Если говорить прямо, то неудивительно, что Даут не проявляет интереса по вопросу уничтожения феодализма в Европе. Ее расистская политика возникает в более широком контексте культивирования правящей элитой движения «Черные жизни имеют значение». Располагая десятками миллионов долларов — это движение финансирует Фонд Форда, ведущий корпоративный фонд с тесными связями с Уолл-стрит, — движение BLM широко представлено в академических кругах и средствах массовой информации в США. Оно все более активно в социальных сетях во Франции, особенно вмешиваясь в массовые протесты против полицейского насилия после убийства Джорджа Флойда в Миннеаполисе в прошлом году.
Эти силы выдвигают призывы к расовому равенству, стремясь получить больший доступ к влиянию и привилегиям для слоев чернокожего среднего класса в академических кругах, корпоративных советах и других местах. Щедро финансируемые с целью расколоть рабочий класс с помощью расистской риторики, они враждебны любому революционному свержению существующих форм собственности — будь то XVIII столетие или сегодняшний день.
Следует сделать еще одно замечание в отношении расистского мировоззрения, отстаиваемого Даут. Описывая с явным презрением и враждебностью революционную борьбу во Франции в XVIII веке, Даут помогает реакционным французским националистам ложно выдавать себя за защитников достижений французской революции. «Антисепаратистский» закон Макрона, подстрекающий к антимусульманскому расизму и одновременно заявляющий о защите секуляризма и «республиканских принципов», является последним примером этого симбиоза.
Ультраправый политик Филипп де Вилье недавно написал статью под названием «Призыв к восстанию», нападая на «расовую войну, отмену культуры, ремиграцию… чтобы избежать уничтожения Франции». Статья де Вилье вызвала волну угроз переворота со стороны ультраправых сил во французском офицерском корпусе в неофашистском журнале Valeurs actuelles (Современные ценности). Осуждая «расизм, национализм коренных народов и теорию деколонизации», одно из писем предупреждает о «расовой войне» и заявляет, что французская армия может прибегнуть к военному вмешательству внутри страны, что приведет к «тысячам смертей».
Аргументы Макрона и де Вилье полностью фальшивы. Напуганные растущим сопротивлением рабочих империалистической войне и жестокой политике в отношении пандемии (призывы «уживаться с вирусом»), они вовсе не защищают революционное наследие Франции. Их разжигание антимусульманских настроений является безошибочным признаком их оппозиции левым традициям, которые являются великим наследием революции 1789 года.
Французская революция и международный революционный подъем, который включал Американскую и Гаитянскую революции, основывались на обещаниях равенства и на оппозиции классовым привилегиям. Они были международными по своему содержанию. Искореняя кабальный труд во Франции и большей части Европы, революция нанесла мощный удар по рабству, способствуя Гаитянской революции 1791 года. В том же году она предоставила полное юридическое равенство религиозным меньшинствам Франции того времени — евреям, протестантам и мусульманам. Эту политику Наполеон никогда не отменял.
Своим ложным, расистским осуждением французской Первой республики как государства, совершившего геноцид, Даут очерняет эгалитаризм и интернационализм, возникшие в результате революции 1789 года. Тем самым она способствует подрыву социалистической оппозиции, противостоящей угрозам ультраправого правления и военной диктатуры. Исторические фальсификации и чрезмерные упрощения, на которых основана политика расовой идентичности и которые разделяют рабочий класс по расовым и этническим признакам, должны быть решительно отвергнуты.