Это первая часть публикации, состоящей из двух частей.

Эти воспоминания о Великой Отечественной войне 1941–45 годов были написаны Юрием Примаковым. Он родился в 1927 году в семье революционеров, пережил войну подростком, а сейчас в свои 94 года живет в Москве. Его мать, Мария Довжик, принимала участие в Гражданской войне, но в 1922 году вышла из большевистской партии. Его отец, Виталий Примаков, вступил в РСДРП(б) в 1914 году. В 19 лет он стал членом Военно-революционного комитета, который под руководством Льва Троцкого организовал захват власти в октябре 1917 года. Позже во время Гражданской войны он стал ведущим командиром Красной армии и членом Левой оппозиции. В 1937 году Виталий Примаков вместе с практически всем руководством Красной армии был арестован и казнен. Массовое убийство командиров Красной армии стало частью Большого террора, в ходе которого в 1937–1938 годах был уничтожен почти миллион человек, в том числе практически все руководство большевистской партии 1917 года и вся Левая оппозиция. Членов семей революционеров тоже либо убивали, либо отправляли в лагеря. Большой террор разоружил советский и международный рабочий класс перед лицом фашистской военной угрозы.

Обезглавливание Красной армии убедило Гитлера и руководство Вермахта в том, что от СССР нельзя ожидать серьезного сопротивления. Они ошиблись. Несмотря на преступления сталинизма, советский народ поднялся на защиту завоеваний Октябрьской революции от фашистской контрреволюции, но заплатил за это огромную цену. По меньшей мере, 27 миллионов советских граждан погибло во время войны, среди них примерно 2 миллиона евреев, 3 миллиона советских военнопленных и миллионы гражданских лиц.

Тот факт, что Юрий Примаков пережил войну, было в значительной степени результатом случайности: из-за плохого зрения его не мобилизовали в армию, и вместо этого он работал в военном госпитале. Среди его поколения почти все мужчины, многие просто мальчики, были призваны в армию или сражались в партизанских отрядах; подавляющее большинство из них погибло.

Его воспоминания о войне — уникальный документ. Они иллюстрируют ужасные преступления нацизма, а также огромную дезориентацию, путаницу и бессмысленную смерть, вызванные сталинистской бюрократией. Для исторической ясности мы внесли некоторые небольшие поправки и добавили примечания в конце. Наши поправки заключены в квадратные скобки. В первой части рассказывается о первых полутора годах войны, начиная с лета 1941 года и заканчивая 1942 годом. За это время Красная армия понесла большие потери, а Вермахт продвинулся вглубь Советской России к Волге. Значительная часть советского населения, а также крупные заводы, были эвакуированы из западных районов СССР и переброшены на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию. Это была крупнейшая массовая эвакуация в истории человечества.

1941

В 1941 я поехал отдыхать в Чернигов к бабушке и дедушке — родителям мамы. Бабушку звали Мера Зеликовна, дедушку — Арон Маркович. Дедушка работал бухгалтером, бабушка вела домашнее хозяйство. Дед был уроженцем Чернигова, бабушка из деревни Батурин. Фамилия матери — Довжик. К этому времени мать отца, Варвара Николаевна Примакова, была уже в ссылке, а отец Виталия Марковича Примакова, Марк Григорьевич, умер от побоев петлюровцев в 1920 году [1].

В 1941 году я кончил 7 классов, мне исполнилось 14 лет.

22 июня я с товарищами пошли купаться на Десну. Купались с плотов. Завыла сирена воздушной тревоги.

- Опять учебная, — сказал Игорь, — сколько можно гудеть?

- Еще поплаваем немного, и домой, — решил Ося.

Ребята были старше меня на три года и я с ними согласился. Тем более что с 1940 года и в Москве учебные тревоги временами устраивали. Когда мы уже окончательно вылезли из воды и решили возвращаться домой, опять завыла сирена. Мы поднимались, не спеша на вал — одно из самых красивых мест в городе. Тут любили гулять все горожане. На валу стояли пушки времен Крымской войны [1853–56], дом писаря Лизогуба, который черниговцы обычно называли домом Мазепы, и старинные соборы, в которых князь Игорь служил молебен перед походом на половцев. Чернигов — один из древнейших городов киевской Руси, который в ХIХ веке пришел в полный упадок и стал заурядным губернским городом, в который ссылали непокорных студентов из Петербурга после событий 1905 года. Мы поплавали еще немного и начали собираться домой.

Сирена выла все время, и это было необычно. Когда поднимались по насыпи вала и проходили мимо женщины, которая пасла на заросшем травой откосе вала корову, Ося спросил:

- А что это все время сирена воет? Испортилась что ли?

- Так ведь война, хлопцы. Немцы напали. И Киев бомбили.

Мы поспешили домой. Когда проходили по Красной площади — главной площади города до войны, мимо нового кинотеатра имени Щорса, мы услышали из репродуктора выступление В.М. Молотова [2]— наркома иностранных дел. Он заикался больше обычного, и это нас напугало. Значит и вправду война. На углах площади в нескольких местах стояли красноармейцы в касках с винтовками. Через плечо у них висели сумки с противогазами. Мы побежали домой. Тут же получили нагоняй от родителей. Что и как происходит в стране, никто не знал. У нас дома в спальне стоял новенький приемник СИ-235. Крутили ручки, как могли, но кроме песен и маршей ничего не передавали.

На другой день диктор сказал, что на западной границе идут тяжелые бои, что на СССР напали, кроме Германии, еще и Финляндия и Румыния. Бои идут вдоль всей западной границы. Наши войска наносят врагу тяжелые потери и контратакуют его. Сталин молчал, и это было самое удивительное. Ведь именно он обладал всей властью в стране, и он подписал мирный договор с Гитлером [3]. После этого договора на уроке немецкого языка наш учитель нам объясни, что «Der Deutsche Führer ist Adolf Hitler und unser Führer ist Genosse Stalin» [«Немецкий вождь — это Адольф Гитлер, а наш вождь — товарищ Сталин»]. Все было очень просто. Англо-французские империалисты хотели нас втянуть в войну, но мудрый товарищ Сталин договорился с Гитлером, и все хорошо обошлось. Трудящиеся Латвии, Литвы, Эстонии и Бесарабии захотели совершенно добровольно присоединиться к Советскому Союзу, и мы не могли им отказать [4]. Мы туда ввели наши войска по их просьбе и тем защитили от войны. Почему наш друг Гитлер представлял для них угрозу, было непонятно. В газетах и журналах печатались статьи о победах храброй и умелой немецкой армии и обещания товарища Ворошилова, наркома обороны, что война будет только на вражеской территории и только малой кровью. «И на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом» — пели все новую любимую песню из фильма Если завтра война.

Теперь, после 22 июня именно эта песня непрерывно звучала по радио вместе с песнями Гражданской войны, потом прибавилась более торжественная и мрачная новая песня Вставай страна огромная. В песнях все было хорошо, а вот что происходит на фронте, понять было нельзя. Бои по-прежнему шли в районе Львова и Бреста, враг нес большие потери, но в решительное наступление наши войска не переходили. По радио передали приказ — сдать в милицию в течение трех дней все радиоприемники и все оружие — малокалиберные винтовки и охотничьи ружья. Дед отнес наш новый приемник, отец Игоря — свою старую двустволку, сосед — малокалиберную винтовку. Почему — не понятно. Может быть, война уже заканчивается, и дело не может дойти до партизанских действий на нашей территории? В кино начали показывать антифашистские фильмы (Семья Оппенгейм, Профессор Мамлок), которые исчезли с экранов сразу после подписания договора с Гитлером. В фильмах фашисты преследовали только евреев, и хорошие немцы этим возмущались, и немецкий народ это безобразие совершенно не одобрял. Все были настроены тревожно, но большинство было уверено, что уж до Чернигова война не дойдет.

Наконец, 3 июля по радио выступил Сталин. В первый и последний раз он назвал жителей этой страны братьями и сестрами и своими друзьями. Он сообщил, что нападение было вероломное и внезапное, что договор с Гитлером был необходим, но наше дело правое и победа будет за нами.

Мы продолжали ходить купаться и были уверены, что к осени война будет закончена. Мы вернемся в школу, и все будет как прежде. По городу ходили тревожные слухи. Рассказывали, что немцы везде сбрасывают свои десанты, все одеты по-нашему и говорят без акцента. Нужна бдительность. В городе уже с начала июля — затемнение. На окнах бумажные шторы. Где фронт никто не знает. На рынке все еще были продукты, а в магазинах хлеб.

Вдруг в один из дней, когда мы по обычаю ходили купаться на Десну, на обратном пути возле дворца пионеров (бывшая синагога), мы увидели маленький грузовик полуторку (ГАЗ грузоподъемностью 1,5 т). На деревянных бортах — ряды круглых отверстий. Как по линейке просверлили. В грузовике несколько человек. В основном это старые бородатые евреи с портфелями или маленькими саквояжами. Несколько украинских парней и девчонок.

- Откуда вы, хлопцы?

- С Речицы.

- А что вы сюда приехали?

- Так в Речице немцы. Танки ихние зашли. Они с одного конца, а мы с другого тикали.

Ося и Игорь переглянулись, и мы поспешили домой. Речица была менее чем в 180 километрах180 километрах от Чернигова. На утро в городе началась паника. Никаких войск в городе не было. Начальство бежало из города на машинах, кто на подводах, кто как мог. Многие попробовали уехать на поезде в Россию. К 10 июля несколько человек вернутся в город. Немцы разбомбили поезд под Гомелем, потом немецкие истребители на бреющем полете расстреливали бегущих из вагонов людей. Положение было скверное. Где фронт, никто не знал. По радио по-прежнему передавали о боях на западном направлении и о том, как успешно сопротивляются наши войска. По городам Украины возили немецкого пленного, и он по-русски и по-украински рассказывал всем, как немецкий народ не любит Гитлера и как он готов помочь Красной армии. Этот человек говорил по-украински без акцента, и это вызвало скептицизм. Многие начали думать, что он не такой уж и немец. 11 июля дед пришел с неожиданным известием.

- Завтра мы едем на пароходе. Я купил билеты. Отвезем Юру в Москву, а там видно будет. Он не должен опоздать в школу.

Мы быстро собрали свои вещи. Бабушка погрузила в корзину главное сокровище — огромную бутыль с вишневой наливкой.

- Как раз война кончится, мы все отметим и вернемся. Может я еще успею новый урожай собрать, и мы еще бутылку поставим. На будущий год будет.

И мы вечером 12 июля оказались на маленьком пароходе, к которому была прикреплена баржа. Река Десна до Новгород-Северска довольно широкая, и баржа была прикреплена к борту парохода. Ося Межиров еще раньше уехал на Москву, а семья Игоря Мороко решила остаться в городе. Город не бомбили, а какие самолеты летают над нами, мы не знали. Тогда мы еще не умели отличать прерывистое завывание немецких самолетов от ровного гула советских. Пароход плыл против течения реки очень медленно. И пароход и баржа были забиты людьми. Я познакомился со своими сверстниками. Ближе всего сдружился с Ваней Скиданом и Дорой Баскиной, его подругой. Иван ехал с матерью и младшим братом, Дора с мамой и младшими детьми. Иван был красивый высокий парень, очень добрый и смелый. Дора была красивая и веселая девочка. Мне было в то время 14 лет, они были немного старше меня. Иван — украинец, Дора — еврейка.

На пароходе было много евреев. В СССР иногда писали о политике Гитлера по отношению евреев, и кое-кто сообразил, что лучше пойти в армию или уехать. Я по дороге дочитывал книжку на немецком языке Eine Frau fährt durch die Welt [Женщина едет по всему миру]. Это был рассказ о немецкой коммунистке, которая выполняла задание партии и куда-то ехала с каким-то важным поручением.

Мы доехали до Новгород-Северска и тут вдруг услышали по радио, что Англия стала нашим союзником, и мы не одни. Некоторых на берегу это так обрадовало, что они сели снова на этот пароход и поплыли обратно в Чернигов. Я на всю жизнь запомнил эту маленькую кучку людей, которые отправились навстречу своей смерти. В подавляющем большинстве это были евреи, которые сразу поверили в чудо. Тем более что по радио сообщали о том, как успешно наши войска отражают все атаки противника. А бабушка и дедушка, и Ваня с Дорой, сели на другой пароход, поменьше, и мы продолжили свой путь вверх по реке. Мы доплыли до Трубчевска. Мы дотащили наши вещи до железной дороги и первое, что увидели — лежавшие возле путей вагоны. Очевидно, здесь недавно побывала немецкая авиация. К вечеру нам подали товарный состав, и мы в товарных вагонах поехали дальше, на север.

Потом наши вагоны прицепили к большому эшелону, который вез на восток разоруженных красноармейцев. Их охраняли меньше десятка конвоиров. На паровозе был установлен пулемет. Эти красноармейцы были немцы — из разных мест СССР. Им вдруг выразили недоверие — могут перейти к врагу, и отправили в тыл. Эти люди так же говорили по-русски, как мы, они были наши, советские, но Сталин им не доверял. В тыл ехал целый эшелон солдат, и охраняли его русские красноармейцы, вчерашние товарищи этих бойцов. Их было очень мало — конвоиров и немцы свободно выходили из вагонов. Когда возле Брянска немецкие самолеты сбросили десант, все конвоиры кинулись в лес ловить врагов. Никто из немецких красноармейцев и не подумал убежать.

Мы сидели на платформе и ждали, когда нас позовут помогать. Не позвали. Старшие нам строго велели не отлучаться. Мы были главные мужчины в эшелоне. На стоянках мы бегали за продуктами для эвакуированных, помогали разносить бидоны с пищей. Носили из дальних магазинов хлеб в рубашках — снимали рубашки, застегивали все пуговицы и набивали буханками хлеба. Сумок у нас не было. Все продукты и еду на станциях эвакуированные получали бесплатно. Нужно было успеть добежать до поезда. Когда его могли отправить, никто не знал. Пропускали в первую очередь воинские эшелоны и составы с заводским оборудованием.

За Брянском нам сказали, что поезд пойдет в Башкирию. Встретили первые эшелоны беженцев из Москвы. Те кричали нам из вагонов, что Москву сильно бомбят. В начале августа мы доехали до Уфы. За Уфой поезд пошел быстрее. Часть народа решила ехать на Ишимбай — там недавно открыли нефтяные месторождения, а бабушка и дедушка решили ехать в деревню. Бабушка была родом из деревни и больше привыкла к деревенской жизни. Мы доехали до Стерлитамака, а оттуда попали на подводах в деревню Сарайсы.

Так началась наша деревенская жизнь. Нас поселили у колхозницы. Она плохо говорила по-русски, переводчиком был ее сын, школьник моих лет. Я на второй день пошел с дедом в поле, и мы на току выбивали цепами из сжатого хлеба зерна. Это тяжелая работа и с непривычки я устал. Дед устал еще больше, и на работу его не посылали, а меня определили на комбайн. Вместе с башкирским пареньком мы насыпали из бункера зерно в мешки и оттаскивали их в сторону. Мешки были очень тяжелые, но нужно было спешить. Урожай был хороший, и бункер комбайна быстро наполнялся. Потом нужно было грузить мешки в грузовик. Иногда нам помогали взрослые мужчины — тракторист и комбайнер. Кормили нас в поле вкусно и досыта. Аппетит у всех был хороший. Я выучил несколько слов по-башкирски, которые были нужны в работе: «утыр» — сядь, «етар» — достаточно, хватит, «тухта» — стой, «ипмак» — хлеб, «пысак» — нож и другие.

Однажды, когда я вернулся с работы домой, увидел, как хозяйский сын читает книгу. Картинки были знакомые, но прочесть ее я не мог. Это был роман Жюля Верна 80 тысяч лье под водой на башкирском языке. И я еще раз понял, какую огромную работу успела за короткое время сделать советская власть. До революции башкиры не имели письменности. Муллы и образованные люди читали и писали по-арабски — на языке Корана. За 10 лет не только была создана письменность на смеси русских и латинских букв, но на башкирский язык было переведено много книг мировых писателей, и дети могли их читать на своем родном языке.

С гигиеной в деревне было неважно, и я заболел токсической дизентерией. Очень быстро я ослабел настолько, что едва доехал до районной больницы. Фельдшер сказал: «Совсем малый худой. Две недели, может, проживет». Лекарств никаких не было. Бабушка давала мне снятое молоко, и это только ухудшало мое положение. Это было в начале сентября. Послали матери телеграмму: «Юра умирает, приезжай проститься». Через две недели приехала мать. Каким-то чудом ее отпустили с работы и дали пропуск. Она привезла лекарства и белый хлеб. Я начал поправляться, а мать поехала обратно в Москву. Она была заведующая приемным покоем больницы имени Боткина. Больница с начала войны была превращена в госпиталь.

Я не мог работать в поле, и меня назначили дежурным в сельсовете. Я должен был дежурить по ночам и записывать телеграммы и сводки информбюро. Однажды в шкафу я случайно нашел удивительную книгу — Эрнст Генри Гитлер против СССР. Эта книга была издана в 1936 году, а потом запрещена [5]. В ней я увидел схемы возможных действий немецких войск в случае нападения Гитлера на СССР.

Самое удивительное было то, что эти схемы в точности совпадали с расположением флажков на карте, которая висела в сельсовете. Значит, ничего неожиданного в планах немцев не было! Мы знали об этом еще задолго до войны! А на утро, когда я рассказал об этой книге деду, Арон Маркович отвел меня подальше от деревни и твердо сказал, глядя мне в глаза: «Если б жив был твой отец и его товарищи, мы бы здесь не сидели. Все было бы по-другому». Больше мы об этом [Большом терроре] никогда не говорили.

Мать мне еще в 1937 году строго сказала, что если я буду упоминать о своем отце и его товарищах, то нас арестуют — как арестовали многих наших соседей по дому на Потылихе [район Москвы]. Тогда люди исчезали один за другим, и никто не знал, что будет следующий.

1942

Мать вернулась из Уфы через неделю. Немцы подошли к Москве, город был объявлен на осадном положении, и в Москву никого не пускали. Марию Ароновну назначили районным эпидемиологом, и мы переехали в районный центр Стерлибашево. Там я поступил в школу и кончил 8 класс. В феврале мне исполнилось 15 лет. Весной, после того, как немцев немного отогнали от Москвы, матери разрешили приехать в Москву и взять меня с собой. Бабушка и дедушка поехали в Новосибирск к семье дяди Семы (Самуил Аронович Довжик, д.т.н. лауреат Сталинской премии за создание первой в СССР аэродинамической трубы в ЦАГИ). В дорогу мы набрали продуктов, сколько смогли. Главное — был запас сушеной картошки. Башкиры знали очень хороший способ сохранения картошки. Картошку чистят, режут на тонкие ломтики и опускают на минуту в крутой кипяток, а потом сушат на русской печке. Она сохраняется несколько лет и по вкусу напоминает лапшу. Этот запас был большим подспорьем, пока мама не получила карточки. В Москве было голодно.

В Москве меня взяли на работу санитаром в Боткинскую больницу, и я с мая начал таскать носилки с ранеными. В 1942 году к нам привозили раненных с Центрального фронта, Первого Белорусского, Украинского, из партизанского края. Привозили в основном по вечерам и ночью. Налеты были часто, но Москву уже так, как в 1941-м, не бомбили. Помню, как я нес носилки с бойцом, который был ранен в живот. Он рассказал, что сумел доползти до своих. Ранили его при попытке отбить у немцев Можайск. Это было летом 1942 года. У бойцов была одна винтовка на троих. Раненный боец так и не добежал до немецких позиций. У него была лопата вместо винтовки. Я знал, что и лопата — оружие. В школе, в Башкирии нас учили приемам штыкового боя с малой и большой саперной лопатой. На всю школу была только одна учебная винтовка.

С фронта приходили нерадостные новости. Наши войска отступали к Кавказу и к Волге. Иногда я ночевал в нашей комнате в коммунальной квартире на Потылихе. Мы успели посадить маленький огород — картошку, и это было подспорьем к карточкам. В середине лета я поступил в школу — там можно было заниматься экстерном за 9 и 10 классы. Днем учился, ночью дежурил.

В середине лета вдруг нам позвонил и приехал муж тети Жени. Тетя Женя — приемная дочка в семье Довжиков. Бабушка и дедушка ее приняли и выкормили после еврейского погрома в Чернигове в 1905 году [6]. Тогда спаслась только тетя Женя из всей семьи. Она была совсем маленький ребенок — лет 5, и ее не заметили. Перед войной она успела окончить институт и вышла замуж за журналиста Черниговской газеты. И ее муж Самуил и она были хорошие спортсмены, и я удивился, когда увидел перед собой совершенно истощавшего человека в командирской форме.

Вечером приехала мама — она была на казарменном положении в больнице, но в те дни к нам поступало мало раненных — на Центральном фронте и других западных фронтах было затишье, а бои шли на юге — в Крыму и в районе Ростова и Дона. Немцы и их союзники двигались к Волге. Самуил рассказал, что Женя успела эвакуироваться после нас, а он пошел добровольно в армию (имел возможность устроиться военным корреспондентом), сначала был рядовым. Рассказал, как уходил из горящего Чернигова в августе 1941 года. Геринг решил показать, на что способна немецкая авиация, и на город, в котором был только один завод — фабрика по производству музыкальных инструментов, обрушились удары тяжелых бомбардировщиков с киевских аэродромов [7]. Деревянный город выгорел. Старинные соборы были разбомблены. Самуил шел по улице и видел, как разбомбили его редакцию. Ее успели построить как раз перед войной.

Самуила направили в школу младших лейтенантов под Москвой. Их почти не кормили. Они довольствовались мороженой картошкой и свеклой из-под снега зимой 1942 года. У нас было две рабочие карточки, и он впервые смог поесть досыта. Теперь он кончил школу младших лейтенантов, и его направляли снова на фронт. Самуил Ушицкий погиб в битве на Курской дуге. Он командовал взводом минометчиков.

Мой товарищ Володя Веремеенко был в партизанском отряде. Он предлагал мне пойти с ним в отряд, но я был существенно моложе его, а главное, у меня быстро развивалась близорукость. До войны было –6, а к 1943 году стало -7. К армии я был непригоден. Встретил товарища по футбольной команде нашего двора Юру Баблояна. Он был в десанте, который наши высадили в Керчи. У десанта не было пушек и противотанковых ружей. Когда немецкие танки пошли в атаку по голой песчаной косе, десантников послали им навстречу в атаку. У каждого была в руках связка гранат. Немцы отступили. Юра был очень сильный и рослый парень. Он выжил там и вернулся в Москву на поправку в госпиталь. Очень много ребят было убито и ранено.

Я продолжал работать в больнице и учился в школе. Мать очень уставала. Она работала на казарменном положении, без выходных, часто круглосуточно. В 1941 ей пришлось снова таскать носилки с ранеными во время бомбежек. Она уже бывала под обстрелом во время Февральской революции в Петрограде и на фронте в Гражданскую войну и не боялась пуль и снарядов. От таскания больших тяжестей у нее одно плечо было ниже другого, и болела спина. Но она никогда не жаловалась на усталость, всегда была энергичная, бодрая, заботливая. Раненые это видели и понимали. В больнице было больше всего похвал и благодарностей в ее адрес. Может быть, это помогло избежать репрессий во время процесса врачей [8]. И она всегда носила свою фамилию — Довжик, никогда не козыряла тем, что была женой командира Червонного казачества [значимое кавалерийское подразделение, сформированное Виталием Примаковым во время Гражданской войны] и не позволяла мне хвастать родней.

Из тех врачей, что работали в это время в приемном покое, я хорошо запомнил мамину подругу Ксению Максимилиановну Винцентини. Ее муж, Сергей Павлович Королев (будущий создатель космических ракет), сидел в это время в лагере, но директор Боткинской больницы Борис Абрамович Шимелиович не боялся держать у себя на работе жен врагов народа. Сам он был одним из руководителей Еврейского антифашистского комитета [9]. Во время войны прекратились открытые судебные процессы, кого-то даже вернули из лагерей, и все надеялись, что предвоенный кошмар арестов и казней кончится. Никто в те годы не знал, что это был просто перерыв.

Тетя Феня, мамина сестра, работала в газете Красный флот. Редакция снова вернулась в Москву. И от нее, и от раненных мы узнавали подробности, о которых не писали газеты. Очень заметной была помощь союзников. Привычными стали в небе транспортные самолеты «Дуглас», которые посылали американцы, на улицах большинство военных машин были американские — «Форд», «Студебеккер», «Додж», «Виллис». В пайках по карточкам давали американские консервы. Это было единственное мясо, которое мы получали в годы войны. Сахар, жиры тоже были оттуда. Газеты сообщали о налетах американской авиации на Германию, но все ожидали второго фронта. В Европе росло партизанское движение. Особенно сильным оно было в Югославии. Им руководил Иосип Броз Тито [10].

Помню, как к нам ночью привезли молодую женщину, сержанта морской пехоты из-под Севастополя. Она благополучно выжила в тяжелых боях с немцами, приехала в Москву на короткий отпуск, чтобы увидеть своих маленьких детей. Ее сбила ночью машина недалеко от больницы. Скорая помощь привезла ее к нам в приемный покой. Я только успел отвезти ее в операционную, как за мной прислали зенитчицу. У нас было мало санитаров — дядя Коля и дядя Миша — им было под 60, и потому к нам все время присылали зенитчиц с соседней батареи. Они работали вместе со мной санитарками. Я сбежал в операционную и увидел на столе женщину из Севастополя. Доктор Винцентини строго приказала: «Юра, вымой руки, надень маску и становись к столу. Будешь ее ногу поддерживать». Я встал около операционного стола и старался не смотреть на то кровавое месиво, из которого в таз все время текла кровь. Весь низ живота у сержанта был вспахан крылом машины, которая ее сбила и уехала. Потом мы отвезли ее в один из далеких деревянных бараков, построенных еще при Солдатенкове — создателе больницы. Когда мы подошли к бараку, женщина пришла в себя и попросила пить. Я сказал ей, что после такой операции нельзя пить. Можно будет пить утром. Утром она умерла.

А однажды к нам привезли танкиста, который свалился с танка во время прохождения танковой колонны по Ленинградскому шоссе. Танкист умудрился упасть так удачно, что вся колонна прошла над ним, и ни один танк на него не наехал ночью. У него было просто небольшое сотрясение головы.

Продолжение следует

Примечания:

[1] Симон Петлюра — украинский националист, чьи войска прославились многочисленными еврейскими погромами во время Гражданской войны, когда они сражались против Красной армии.

[2] Вячеслав Михайлович Молотов (1890–1986) — один из немногих «старых большевиков», которые пережили Большой террор. Он был ближайшим сотрудником Сталина и занимал многочисленные высокие посты, включая кресло министра иностранных дел СССР с 1939 по 1949 год. Он так никогда и не был привлечен к ответственности за свои чудовищные преступления в 1930-е годы и умер в своей постели в возрасте 96 лет.

[3] В августе 1939 года Сталин заключил Пакт с Адольфом Гитлером в тщетной надежде, что это удержит нацистскую Германию от нападения на Советский Союз. Соглашение дезориентировало коммунистов по всему миру, не в последнюю очередь тех, кто томился в нацистских концентрационных лагерях. Вскоре после подписания Пакта нацистская Германия вторглась в Польшу, развязав Вторую мировую войну. В течение последующих двух лет Сталин игнорировал многие предупреждения о готовящемся нападении на СССР. Даже ранним утром 22 июня 1941 года, когда Вермахт вторгся на территорию Советского Союза, он отказывался верить этим новостям. Потрясенный и дезориентированный, Сталин удалился на свою дачу и в течение недели не обращался публично к советскому народу.

[4] После пакта Гитлера-Сталина и нацистского вторжения в Польшу Советский Союз присоединил к своей территории Восточную Польшу, Западную Белоруссию и Западную Украину, а также Прибалтику. В книге В защиту марксизма Троцкий настаивал на том, что Пакт Гитлера-Сталина и оккупация Советским Союзом этих стран не изменили классовый характер СССР как переродившегося рабочего государства. Однако бюрократические маневры Кремля и сталинизированного Коминтерна дезориентировали и сбили с толку миллионы рабочих в СССР и за рубежом, подрывая их социалистическое сознание. В № 81Бюллетене оппозиции он подчеркивал: «Вся вообще внешняя политика Кремля основана на мошенническом прикрашивании “дружественного” империализма и приносит, таким образом, в жертву основные интересы мирового рабочего движения ради второстепенных и неустойчивых выгод. После пяти лет одурманивания рабочих лозунгом “защиты демократий” Москва занялась сейчас прикрашиванием разбойничьей политики Гитлера. Это само по себе еще не превращает СССР в империалистское государство. Но Сталин и его Коминтерн являются сейчас несомненно наиболее ценной агентурой империализма. Если мы хотим точно определить внешнюю политику Кремля, то мы скажем, что это есть политика бонапартистской бюрократии выродившегося рабочего государства в империалистском окружении. Это определение не так коротко и звучно, как “империалистская политика”, но зато оно более точно». Подробнее читайте книгу Троцкого В защиту марксизма здесь.

[5] Эрнст Генри был немецким коммунистом, работавшим на советскую разведку. В этой книге, переведенной на английский как Hitler over Russia? The Coming Fight between the Fascist and Socialist Armies (Гитлер над Россией? Предстоящая битва между фашистской и социалистической армиями), впервые опубликованной в 1934 году, он раскрыл большую часть того, что позже станет известно как «Операция Барбаросса». Книга вышла в Советском Союзе, по крайней мере, в двух изданиях, но попала под запрет и была изъята после подписания Пакта Гитлера-Сталина. Уже в 1933 году советская разведка, имевшая ценные источники внутри германских вооруженных сил, располагала обширной информацией о планах фашистской войны против Советского Союза. Леопольд Треппер, советский разведчик, возглавлявший сеть антинацистского сопротивления «Красная капелла», собрал обширные доказательства этого, но его попытки предупредить советское руководство были отвергнуты Сталиным.

[6] Черниговский погром в октябре 1905 года стал частью предпринятой царским правительством волны антиеврейских погромов, которыми царь ответил на революционное движение рабочих и крестьян России. Погромы проводили внушавшие страх толпы протофашистских «черносотенцев». В ходе погрома 76 человек были убиты, а многие еврейские магазины и дома разрушены. В районе Чернигова проживало значительное еврейское население, и около половины всех погромов на Украине в 1905 году произошло именно там.

[7] Герман Геринг (1893–1946) был одним из вождей нацистской партии и главой германских Люфтваффе (ВВС). В 1946 году он предстал перед судом в Нюрнберге за военные преступления и был приговорен к смертной казни через повешение, но избежал наказания, покончив с собой.

[8] Начиная с 1948 года, сталинистская бюрократия провела еще одну волну чисток, которые носили ярко выраженный антисемитский характер. Евреи, члены партии и представители интеллигенции, отстранялись от своих должностей, многие из них были заключены в тюрьму. В 1952 году был распущен Еврейский антифашистский комитет, а многие его лидеры арестованы. Некоторых казнили. Частью этой новой волны террора стало «дело врачей», когда ведущих кремлевских врачей-евреев, лечивших Сталина и других лидеров, обвинили в том, что они пытались отравить Сталина и других пациентов. Жертвы этого «дела» были избавлены от казни и освобождены только благодаря смерти Сталина 5 марта 1953 года.

[9] Еврейский антифашистский комитет был сформирован при поддержке Кремля осенью 1941 года двумя лидерами польского еврейского Бунда Виктором Альтером и Хенриком Эрлихом. После ареста Альтера и Эрлиха в декабре 1941 года (оба умерли в тюрьме при подозрительных обстоятельствах) Комитет был по приказу Сталина образован заново. В число членов Комитета входили крупнейшие советские артисты, в том числе скрипач Давид Ойстрах и актер Соломон Михоэлс. Еврейский антифашистский комитет должен был повлиять на общественное мнение Запада в пользу Советского Союза. В 1948 году членов Комитета подвергли репрессиям. Соломон Михоэлс погиб в автомобильной катастрофе, которая, по общему мнению, была подстроена НКВД. В 1952 году, в разгар послевоенных антисемитских чисток, большинство видных членов комитета было арестовано, а многие убиты.

[10] Йозип Броз Тито (1892–1980) возглавлял югославское партизанское движение, которое развилось в противовес фашистской итальянской и германской оккупации. Первоначально возникшие как партизанские отряды, эти силы к концу 1944 года насчитывали около 650 тысяч мужчин и женщин. Им удалось разгромить и вытеснить фашистских оккупантов. После войны между Тито и Сталиным возник раскол, но Коммунистическая партия Югославии никогда не отвергала идею построения «социализма в одной стране». Четвертый Интернационал оценивал Югославию как деформированное рабочее государство. Подробнее см. главу 12 книги Дэвида Норта Наследие, которое мы защищаем.