Лекция, прочитанная на конференции Американской ассоциации содействия славянским исследованиям (American Association for the Advancement of Slavic Studies — AAASS) в Филадельфии 21 ноября 2008 г.

Прошло более 50 лет с тех пор, как был опубликован последний том выдающегося биографического триптиха Исаака Дойчера о Льве ТроцкомВооруженный пророк, Безоружный пророк, Изгнанный пророк. Трудно представить себе другую биографию, которая имела бы столь глубокое и долговременное интеллектуальное и политическое влияние. Когда Дойчер начинал свое исследование в начале 1950-х годов, Троцкий уже более десяти лет как сошел в могилу, а его убийца ИосифСталин все еще жил в Кремле и оставался объектом всемирной кампании публичных почестей, настолько же омерзительных, насколько и абсурдных. Этим занималась фактически каждая коммунистическая партия. Дойчер сравнивал свою задачу биографа с той, которая стояла перед Томасом Карлейлем, которыйжаловался на то, что в качестве биографа Кромвеля ему «пришлось вытаскивать лорда-протектора из-под“горы дохлых собак”, чтобы освободить егоон неподъемной груды клеветы и забвения»^[1].

Кмоменту, когда Дойчерзакончил свой третийтом в 1963 году, политическая обстановка существенно изменилась. В марте 1953 года умер Сталин. В феврале 1956 года на XX съезде КПСС Хрущев произнессвой так называемый секретный доклад. Он, по сути, осудил Сталина как политического преступника, ответственного за то, что в ходе чисток 1930-х годов тот бросил в тюрьму и подверг пыткам и убийствам многие тысячи старых большевиков и настоящих коммунистов. Конечно,Хрущев едва ли мог признатьподлинный масштаб преступлений Сталина. Его осуждение было столь же уклончивым, сколь и неполным. Однако воздействие доклада Хрущева было потрясающим в политическом отношении. Неизбежным, хотя и невысказанным выводом, вытекавшим из разоблачений сталинских преступлений, стало то, что московские судебные процессы 1936–1938 годов являлись судебным подлогом и что обвиняемые старые большевики пали жертвой целенаправленного убийства. Мысль о том, что «Троцкий был прав», не давала покоя многочисленным руководителям и членам КПСС и связанных с ней сталинистских партий по всему миру. А если Троцкий был прав насчет судебных процессов, то в чем еще он был прав?

В разгар кризиса, разразившегося в сталинистских партиях, — инициировавшего процесс внутреннего разложения, который спустя 30 лет привел их к политическому рас- паду, — трилогия Дойчера получила огромное политическое значение. Дискредитация Сталина выступила в значительной степени оправданием Троцкого. В атмосфере того времени героический образ Троцкого, вызванный к жизни метафорическим названием дойчеровской биографии, совсем не казался преувеличением. Несмотря на свои существенные недостатки — особенно в последнем томе, в котором Дойчер довольно навязчиво продолжал свои старые политические споры с Троцким,— три тома представили героическую личность великого революционера новому поколению политически радикализированной интеллигенции и молодежи. И что это была за личность! Какая иная фигура современной истории являла собой такой громадный набор интеллектуальных, политических, литературных и военных талантов? Дойчер сумел передать в своем рассказе чувство огромного драматического напряжения. Но драму жизни Троцкого не нужно было изобретать и она не требовала художественного преувеличения. В конце концов его жизнь была концентрированным выражением великой исторической драмы и трагедии русской революции.

В 1960-егоды Советский Союз перестал будоражить воображение интеллигенции и студентов. Биография Дойчера стала введением в старые споры 1920-х годов, на которые деятельность Троцкого оказала такое большое влияние. Очень многие читатели Дойчера затем перешли к изучению работ Троцкого, которые постепенно становились все более доступными.

В течение 1960-х и в 1970-е годы интерес к жизни и деятельности Троцкого был значительным. В 1978 году, в канун столетия с дня его рождения, была опубликована книга профессора Баруха Кней-Паца Социальная и политическая мысль Троцкого. Подход Кней-Паца к предметусвоего исследования, несмотря на критический характер, отражал преобладающее среди исследователей Советского Союза мнение, что Троцкий был значительным политическим и интеллектуальным явлением. Кней-Пац отмечал, что Троцкий «даже сегодня, и, возможно, не несправедливо, рассматривается как наиболее выдающийся революционер в эпоху, в которую не было недостатка в революционных фигурах». Он характеризовал достижения Троцкого «в области теории и идей» как «поразительные». Троцкий, писалон, «одним из первых проанализировал произошедшие в отсталых странах социальные перемены и также одним из первых попытался объяснить политические последствия, которые выросли из этих перемен»^[2]. Для меня как марксиста и сторонника политических идей Троцкого в анализе и интерпретации профессора Кней-Паца есть много элементов, с которыми я при всем уважении не согласен. Однако его тщательно проведенное исследование ясно показывало, что жизньТроцкого представляла собойблагодатную почву для серьезного изучения. Хотя Троцкийбыл человеком действия par excellence [попреимуществу], он также являлся и выдающимся мыслителем. По оценке Кней-Паца, работы Троцкого, если их собратьв одном издании, могли бы «легко составить … шестьдесят-семьдесят толстых томов,не считая огромный материал, содержащийся в архивах Троцкого в Гарвардском университете»^[3].

Профессор Кней-Пац поставил себе определенные ограничения, что является необходимостью для любого исследователя, который пытается изучать столь обширный и сложный предмет, как жизнь и эпоха Троцкого. Он разъяснял, что его работа заключалась в «изучении идей Троцкого, а не концепций его противников или последователей и не идеологического и политического движения, которое стало идентифицироваться с его именем»^[4]. Даже при наличии такого ограничения профессору Кней-Пацу понадобилось 598 страниц убористого шрифта издательства Clarendon Press, чтобы осуществить свое намерение. Однако он еще оставил научному сообществу не только большуюработу по критикетого, что он сделал, но и огромное поле деятельности в области его исследования как такового.

И тем не менее книга Кней-Паца оказалась практически последним по-настоящему значительным вкладом в изучение Троцкого. То, что такоеможет случиться, труднобыло пред- видеть в 1978 году. В конце концов, книга Кней-Паца была опубликована в самый канун события, которое должно было оказать стимулирующее влияние на изучение Троцкого, — 2 января 1980 года была открыта ранее закрытая часть Архива Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. До тех пор Исаак Дойчер с особого разрешения вдовы Троцкого Натальи Седовой был единственным автором, которому был предоставлен доступ к этой огромной коллекции личных бумаг революционера. Но, как оказалось, открытие этого архива оказало весьма незначительное воздействие на американских и британских исследователей, специализирующихся на изучении советской истории. В течение последующих 28 лет очень мало материала из этого огромного архива было использовано в опубликованных академических работах.

Это отсутствие интереса к исследованию Троцкого после 1978 года является примечательным феноменом. Помимо всего прочего, углубляющийся кризис Советского Союза и стран Восточной Европы в продолжение 1980-х годов определенно оправдывал более интенсивное изучение деятельности Троцкого, который ведь был самым главным критиком Сталина и сталинизма и который предвидел гибель СССР. Описание Троцким в Преданной революции (опубликованной в 1936 году) процесса капиталистической реставрации с поразительной точностью предсказало экономическую трансформацию бывшегоСССР под руководством Ельцина в начале 1990-х годов. Однако в большинстве англоязычных работ, рассматривающих историю, экономику, политику и социальную структуру Советского Союза, Троцкий возникает как второстепенная и даже незначительная фигура. Единственным заметным и оригинальным вкладом в изучение Троцкого в 1980-е годы — весьма бурное десятилетие советской истории — стала маленькая монография Лев Троцкий и искусство восстания (Leon Trotsky and the Art of Insurrection), которая фокусировала внимание на достижениях Троцкого как военного стратега. Удивительно, что эта в высшей степени доброжелательная оценка вклада Троцкого в искусство и науку войны, восстания и военного командования исходила от офицера и профессора Военного колледжа армии США полковника Хэролда Нельсона.

Положение дел в сфере исследований о Троцком в 1990-е годы ухудшилось. В течение целого десятилетия американская и британская академическая среда не произвела ничего существенного в этой области. Единственной печатной работой, которая, возможно, представляет исключение, несмотря на свои малые размеры, является однотомный сборник статей, выпущенный издательством Edinburgh University Press в 1992 году под названием Переоценка Троцкого (The Trotsky Reappraisal). В течение этого десятилетия в Британии появилась удручающая тенденция, которая состояла в повторении и оправдании старых антитроцкистских клеветнических измышлений. Эта тенденция представлена так называемым Журналом по изучению Троцкого, который издавался Университетом Глазго. Излюбленной темой этого издания было утверждение, что работы Троцкогополны искажений в интересах автора. Это утверждение регулярно повторялось без какого бы то ни было уважения к фактам. К числу наиболее абсурдных публикаций принадлежит статья, которая пытается доказать, что Троцкий в своей Истории русской революции в огромной степени преувеличил собственную роль в Октябрьском восстании. Статья сообщала нам, что в то время как серьезные революционеры вроде Сталина вышли на улицы, чтобы делать тяжелое дело взятия власти, несколько сбитый с толку Троцкий оставался в Смольном, чтобы отвечать на телефонные звонки. К счастью, этот журнал испустил дух после выпуска четырех номеров.

В текущем десятилетии улучшения не произошло. Были опубликованы две новых биографии Троцкого, первая — в 2003 году профессором Яном Тэтчером, вторая — в 2006 году профессором Джеффри Суэйном. Эти труды не содержали новых исследований, и я уже давал подробный анализ их работы в большом обзоре Лев Троцкий и постсоветская школа исторических фальсификаций ^[5].

Стоит отметить, что незначительный интерес к Троцкому резко контрастировал с огромным массивом материалов о Сталине. Последний стал казаться фигурой, неизменно сохраняющей притягательность дляисториков. Конечно, Сталин не меньше, чем Гитлер, является законным предметом научного исследования. Не существует допустимых или не допустимых объектов исторического изучения. Однако, как мог бы сказать Уайльд, одним безусловным требованием к написанию истории, подобно написанию романов, является то, что это должно быть сделано хорошо. Проблема в том, что многое из написанного о Сталине исполнено из рук вон плохо. Многие работы носят поверхностный публицистический характер, эмоционально эксплуатируя материал, полученный из советских архивов. Примерами такого рода могут послужить работы Радзинского и Себага-Монтефиоре. Однако еще большее беспокойство вызывают исследования историков, которые кажутся искренне обеспокоенными задачей реабилитировать Сталина и сталинизм. Временами выводы, к которым приходяттакие историки, выглядятпоистине эксцентрично. Например, профессор Стивен Коткин в своей книге Магнитная гора доказывает, что сталинизм стал кульминацией просветительского проекта. Сталинизм, пишет он:

«… представлял собой квинтэссенцию утопии Просвещения, попытку посредством государства навязать рациональное управление обществом, в то же самое время преодолевая мучительные классовые различия, проистекавшие из индустриализации девятнадцатого века. В свою очередь, эта попытка опиралась на традицию социально ориентированных утопических моделей городской жизни, которые послужили одним из источников Просвещения. Магнитогорск имеет очень глубокие корни»^[6].

В своих худших проявлениях эта тенденция — под видом обеспечения более «тонких» оценок исторических событий— проталкивает фантастические оправдания Сталина и его преступлений. К числу таких работ относится книга Роберта Фёрстона Жизнь и террор в сталинской России 1934–1941 годов, выпущенная издательством Yale University Press в 1996 году. Книга предлагает нам следующую оценку сталинского прокурора Андрея Вышинского:

«Таким образом, в 1935–1936 годах, несмотря на его ужасную роль в показательных процессах, которые начались в августе 1936 года, Вышинский стремилсявнести в юридические процедуры значительные улучшения. Одновременно он считалнеприемлемыми действия НКВД и настаивал на большей степени терпимости к критике рядовых граждан — в той мере, в какой они не касались основной политической линии»^[7].

А относительно Каменева, Зиновьева и других подсудимых на процессе 1936 года Фёрстон предлагает такое тонко замаскированное оправдание их осуждения Сталиным:

«Возможно, виновные всего лишь в том, что вели разговоры о необходимости политических перемен, эти люди, по западным стандартам правосудия, и не заслуживали осуждения. Но они участвовали в оппозиции, имели контакты с Троцким и передавали секретные документы на Запад и хотели сместить Сталина. Все это они скрывали, заявляя в то же время о своей полной лояльности. Эти факты дали пищу подозрительному уму Сталина. Почему эти люди обманывали? Как много подобных им и каковы их действительные намерения? Принимая во внимание блок Троцкогои язык меморандума Рютина, людям, менее психически нездоровым, чем Сталин, легко можно было увидеть акты террора во многих инцидентах на промышленных предприятиях того времени. Он сильно сгущал краски и сам говорилогромную массу лжи — но имеющиеся данные наводят на мысль, что в тот момент он пред- принял шаги по уничтожению людей, которые вводили его в заблуждение и вступили в заговор с архиврагом Троцким. Это решение, будучи несправедливым, не было частью плана по развязыванию политического террора»^[8].

В то время как сталинская промышленность продолжает привлекать внимание в качестве предмета исследования в рамках истории Советского Союза, длительный упадок висследованиях, посвященных Троцкому,сохраняется. Это находит выражение не только в очень ограниченном и в довольно низком качестве анализа жизни Троцкого, но также в отсутствии значительных работ, посвященных его политическим товарищампо Левой оппозиции. Кто из лидеровЛевой оппозиции, начиная с Христиана Раковского и Адольфа Иоффе, был предметом полноценных англоязычных биографий? Какие работы написаны о Смирнове, Смилге, Богуславском, Тер-Ваганяне и Воронском? Все еще нет сколько-нибудь полного исследования о деятельности Левой оппозиции. Постоянным лейтмотивом многих современных работ о Большом терроре является то, что о Троцком мало что можно сказать, поскольку он к 1930-м годам, как заявляется, не имел никакого влияния внутри Советского Союза. Но так ли это на самом деле? Какое исследование деятельности оппозиционеров было проведено? И даже если репрессии Сталина сделали систематическую агитацию невозможной, действительно ли троцкистский Бюллетень оппозиции не имел влияния на умонастроения недовольных элементов в советском государстве и партийном аппарате? Более того, неужели вся память о Троцком у ветеранов Гражданской войны из рядов Красной армии, командиров и рядовых солдат исчезла к 1936 году? Неужели Виктор Серж просто использовал свое право на художественный вымысел, когда писал о Троцком в 1937 году, что в Советском Союзе «всякий думает о нем с тех пор, как запрещено думать о нем … Пока старик жив, не будет покоя для торжествующей бюрократии»^[9]. На эти вопросы нельзя ответить,пока не будет проведено необходимое исследование.

Однако почему же эта работа не была сделана? Это сложный вопрос, который, полагаю, сам однажды станет предметом изучения специалистов в области истории идей. Я не хочу сказать, что у меня есть определенный ответ, но мне хотелось бы указать на несколько факторов, которые могут играть роль в восприятии и осмыслении роли Троцкого в университетском и академическом сообществе. Позвольте мне с самого начала заявить, что ссылки на политическую «бесполезность» Троцкого являютсяне заслуживающими доверияи несерьезными. Троцкий, и это совершенно очевидно, играл решающую роль в русской революции, одном из ключевых событий XX века. Он являлся также, поскольку такое случается, одной из самых блестящих литературных фигур этого века. Вальтер Беньямин отмечал в своем дневнике, как Бертольд Брехт в 1931 году «утверждал, что есть основательные причины полагать, что Троцкий является величайшим из современных европейских писателей»^[10]. При наличии таких характеристик вряд ли необходимо оправдывать появление «еще одной книги» о Троцком. Можно также добавить для убедительности, что политическое и идейное наследие Троцкого, как бы оно ни оспаривалось и ни подвергалось сомнению, продолжает оказывать влияние на современную политику. Совершенно очевидно,что Троцкий не является «бесполезным» с точки зрения истории. Почему же он тогда стал «бесполезным» для историков?

Консервативная политическая и интеллектуальная атмосфера, преобладавшая в течение трех последних десятилетий, стала существенным фактором в формировании определенного восприятия Троцкого в научном сообществе. Несправедливые решения [американского] Верховного суда в отношении исхода выборов оказывают свое влияние, и историки читают газеты. Как удачно заметил Троцкий в 1938 году, сила политической реакции не только покоряет, но также и убеждает. Распад СССР в 1991 году повлек за собой поток злобных осуждений всего советского опыта. Работы правых противников социалистического проекта вроде Мартина Малии, Роберта Конквеста, неугомонного Ричарда Пайпса и бывшего сталиниста Франсуа Фюре нагнетали отупляющую в интеллектуальном плане атмосферу, которая препятствовала серьезному, а тем более доброжелательному исследованию политического наследия русского и европейского марксизма. Трудно представить себе классические работыпо исследованию Советского Союза, которые были написаны в 1950–1960-е годы — такие как Происхождение большевизма (Origins of Bolshevism) Леопольда Хеимсона, Плеханов Сэмуэля Бэрона или энциклопедическое исследование начальной советской истории Карра, — написанными в 1990-е годы. Господствующая духовнаяатмосфера не благоприятствовала тем, кто, подобно российскому ученому Вадиму Роговину, стремился исследовать революционные социалистические альтернативы сталинизму в контексте марксистской и большевистской традиции.

Однако не все проблемы,связанные с академическим восприятием Троцкого, проистекают непосредственно из политической атмосферы последних 30 лет. Действуют и другие интеллектуальные тенденции, которые исторически пред- шествовали приходу к власти Маргарет Тэтчер в Британии и Рональда Рейгана в Соединенных Штатах. Я имею в виду длительный, охватывающий много десятилетий процесс устойчиво углубляющегося отчуждения значительных слоев левой интеллигенции от теоретической системы взглядов и политического мировоззрения, связанных с «классическим марксизмом», по отношению к которому Лев Троцкий был одним из самых выдающихся представителей и, несомненно, последним великим из них.

В данный момент нет возможности дать описание философского мировоззрения Троцкого и его концепции политики и человеческой культуры. Но следует сказать,учитывая доводы, представленные здесь, что ключевыеэлементы этого мировоззрения включалив себя непримиримую преданность философскому материализму, веру в закономерный характер исторического процесса, убежденность в силе человеческого разума (в той степени, в какой эта способность понимается материалистически)и в его способности обнаруживать объективную истину, а также связаннуюс этим веру в прогрессивную роль науки. Троцкий был детерминистом, оптимистом и интернационалистом, уверенным в том, что социалистическая революция неизбежно вырастает из неразрешимых противоречий мировой капиталистической системы. Прежде всего он утверждал, что в обществе существует революционная сила, рабочий класс, который может низвергнуть капиталистическую систему и заложить основы мирового социализма.

Ни один из этих элементов мировоззрения классического марксизма — и меньше всегоего оптимизм — не сохранился у сколько-нибудь значительной части левой интеллигенции. Уже в 1920-е годы сокрушительный удар Первой мировой войны, крах Второго Интернационала и — немного позднее, после Октябрьской революции — политические поражения, понесенные рабочим классом в Центральной и Западной Европе, подорвали доверие к марксистскому мировоззрению и перспективе среди существенных слоев левой мелкобуржуазной интеллигенции. Так, в 1926 году лобовая атака Хендрика де Мана на марксизм в работе Психология социализма (The Psychology of Socialism) стала выражением растущего скептицизма в среде левых интеллектуалов по отношению к материалистическому объяснению развития политического сознания и эффективности марксистской политической практики. Убежденность марксистов в революционном воздействии объективных социально-экономических процессов на массовое сознание рабочего класса ошибочна, утверждал де Ман. Рационально обоснованные призывы марксистов к объективным классовым интересам были негодным средством для завоевания рабочего класса на сторонусоциализма. Многие аргументы, выдвинутые де Маном, впоследствии перешли в писания теоретиков Франкфуртской школы.

Победа Гитлера в 1933 году, Московские процессы, поражение Испанской революции и, наконец, пактСталина — Гитлера завершили политическую деморализацию левой интеллигенции. Основная перспектива социализма, полагали они, была дискредитирована. Рабочий класс потерпел неудачу. В современном обществе нет никакого революционного субъекта. Троцкий в одной из своих последних статей схватил суть таких аргументов: «Если принять, что причиной поражений являются социальные качества самого пролетариата, тогда положение современного общества придетсяпризнать безнадежным»^[11]. Спустя всего семь лет в своей Диалектике Просвещения Хоркхаймер и Адорно пришли именно к такому выводу.

Не выглядит преувеличением заявить, что интеллигенция была подавлена и обессилена трагедиями XX века: две мировые войны, фашизм, сталинское предательство социализма и продолжительный паралич рабочего движения под гнетом бюрократии. Пессимизм привел к цинизму и самоуспокоенности. Парадоксальным образом преодоление интеллектуальной деморализации потребовало бы систематического исследования причин прошлых поражений, а это, в свою очередь, потребовало бы усвоения идей Троцкого и великой школы классического марксизма. Однако объективные условия длительного экономического роста капитализма после Второй мировой войны работали против этого процесса.

Каковы сегодня, в таком случае, перспективы для возвращения к идеям Троцкого? Формулируя ответ на этот вопрос, я думаю, самое лучшее использовать тот же подход, какой был принят самим Троцким. Он настаивал на понимании превратностей своей жизни в контексте развития социалистической революции в России, Европе и по всему миру. Оценивая превратности своей судьбы, Троцкий говорил, что видит не личную трагедию, а, скорее, различные стадии в противоречивом развертывании мировой социалистической революции. Прилив революционной волны привел Троцкого к власти. Ее отлив отправил его в изгнание.

Прошло много десятилетий с тех пор, как марксизм — как этот термин понимался Троцким — играл сколько-нибудь значительную роль в жизни рабочего класса. Однако это были десятилетия капиталистической экономической стабильности и значительного роста. Классовая борьба, в той степени, в какой она себя вообще проявляла, направлялась по традиционным каналам под полицейским надзором профсоюзных бюрократий. Однако сегодня оказывается, что история довольно неожиданно совершила один из своих удивительных поворотов. Мир, в условиях которого мы встречаемся сегодня, оказывается очень непохожим на тот, что существовал в то время, когда AAASS (Американская ассоциация содействия славянским исследованиям) собиралась в прошлом году в Новом Орлеане. За последние несколько недель ссылки на Великую депрессию 1930-х годов стали общим местом. Признано, даже президентом Соединенных Штатов, что разворачивающийся кризис поставил американский и мировой капитализм на грань краха.

Нетрудно представить, что этот кризис был бы очень хорошо понят Львом Троцким, автором выражения «смертельная агония капитализма». Старая теория «катастрофы», которую столь многиеантимарксисты подвергали осмеянию, больше не кажется столь уж смешной, тем более нелепой.

Общественное бытие, в конечномсчете, определяет общественное сознание. Если, как это кажется весьма вероятным, углубляющийся кризис заставит историков пересмотреть давнишние и дискредитировавшие себя оценки и тем самым позволит им более критически отнестись к существующим формам общества, то, я думаю, мы вскоре будем свидетелями возрождения глубокого научного интереса к жизни и деятельности Льва Троцкого.